Маша Трауб - Тетя Ася, дядя Вахо и одна свадьба

– Меня зовут Нина. У меня в детстве был точно такой же веничек. Мне мама подарила на день рождения, – сказала Нина.

– А мама жива? – Женщина спрашивала, как будто заранее знала ответ.

– Нет, умерла, – ответила Нина.

– Ты на кладбище берешь?

– Нет, что вы! Просто увидела и захотела купить! Вот еще ложки купила. Такие, как у меня были в детстве. Только все потерялись. Мама их очень любила, в магазине продавались точно такие же. Я тут в гостях. К подруге на свадьбу приехала.

– Хорошо, я продам тебе, – кивнула женщина, подумав, – только при одном условии.

– Каком?

– Что ты не понесешь его на кладбище, а будешь хранить для своей дочери.

– У меня нет детей.

– Я знаю, это видно. Но будут. И ты отдашь его своей дочери. Это хорошая примета. Если веник купит женщина для дочки, тогда и у моей дочки все будет хорошо. Иначе не продам.

– А если у меня не будет детей?

– Как это «не будет»? Ты больна, что ли? Проблемы? По-женски? Я этого не вижу в тебе. Ты здорова.

– Да, здорова, только мужа нет.

– Про мужа не знаю, но дети у тебя будут. Обязательно. Как это женщина без ребенка?

– Так бывает…

– Не бывает. Это все ваши московские штучки. У женщины должен быть ребенок. И у тебя будет. Что я дочери скажу? Или меня глаза обманывают?

– А как вы узнали, что я в Москве живу? И что ребенка рожу? Вы по веникам гадаете?

– Нет, не продам тебе, иди, куда шла, – обиделась женщина. – Ты уже себя отрезала. И некому тебя на путь наставить. Сама лучше всех знаешь. Только я тебе скажу вот что… Слушай, что говорят старшие. И вся твоя суета от страха. Прогони страх и не вырывай корни, тогда все будет так, как я тебе сказала.

– Послушайте, вам же нужно продать веники, а я хочу купить, так в чем проблема? – В Нине заговорила раздраженная столичная жительница.

– До свидания, иди, куда шла, – сказала строго женщина.

Нина смотрела, как женщина катит свою тележку, а веничек, сшитый неловкими, но старательными девичьими пальчиками, неровными стежками, привязанный бантиком к ручке, уезжает от нее. Она ведь помнила, как мама подарила ей точно такой же, и тоже купила его у женщины случайно. Та долго спрашивала – для кого веник? И, только узнав, что веничек – для девочки пяти лет, дочки, умницы и красавицы, согласилась продать.

Нина уже чуть не плакала.

– Пожалуйста, подождите, – окликнула она женщину.

Та остановилась.

– Пожалуйста, продайте мне веник. Очень вас прошу. У меня такой же был в детстве. А мама уже умерла. Я приехала домой и только вчера была на кладбище. Там все заросло.

– А землю соленой водой поливали? – деловито осведомилась женщина.

– Поливали, но все равно рубить пришлось.

Женщина кивнула.

– Пожалуйста, я вас очень прошу. У меня ведь почти ничего не осталось из детства, от мамы. Я все крестной отдала. Даже палочку для косточек. Но я обязательно рожу дочку. Я уже держала ребенка на руках. Соседка попросила. Девочке два месяца. Знаете, она у меня даже не плакала. А завтра свадьба у моей подруги. Даже не подруги, мы в школе за одной партой сидели. И вдруг она меня пригласила. Вот я и приехала. И все сразу навалилось. Столько событий. И воду не дают. Вчера из-за дождя не было.

– Да, у нас тоже не было – «старая» вода. В пять часов только дали, – кивнула женщина.

Нина понимала, что рассказывает бессвязно, сумбурно, что понять хоть что-то из ее речи невозможно. Но женщина, казалось, все понимала, и для нее все было логично. Так, как должно быть.

– Хорошо, – кивнула она, – я продам тебе веник. Уговорила. Бери. Дочке скажу, что у тебя есть ребенок.

– Спасибо. – Нина прижала веничек к груди. Трясущимися руками она отсчитала монетки, по курсу вышла просто смешная сумма – на метро один раз проехать. Но так тяжело Нине не далась ни одна покупка. Ни одна вещь не принесла такой радости. Ни одна трата не доставила такого удовольствия.

Нина с веником в руках добрела до автобусной остановки и по наитию доехала почти до дома. Она не помнила ни номера автобуса, ни маршрута, просто села во второй по счету, который, как оказалось, шел почти до их дома. Она смотрела в окно и видела, что ее бывшую школу покрасили в радостный розовый цвет. Что книжный магазин, в который она заходила с мамой, стоит на прежнем месте. Открыт. Перед ним толпятся туристы и фотографируют фасад. Местная достопримечательность.

Вот продается дом. Старый, с красивым балконом, увитым диким виноградом. На первом этаже – торговая лавка со стойкой, на втором – явно комнаты для семьи. Нина подумала, что хотела бы жить именно в таком доме – спускаться на «работу» и подниматься «домой» и не стоять в душном метро, прижатой к дверям, не слушать шум в собственных ушах от духоты, не задыхаться от чужих запахов, не чувствовать чужое дыхание. Не заниматься делом, которое не приносит тебе ни радости, ни удовлетворения. Не жить от понедельника до пятницы, не валиться на диван после работы, поскольку нет сил даже чего-то хотеть. Жить в таком доме, торговать пирожными или устроить внизу детскую комнату. Делать то, что хочется – с удовольствием, с отдачей, и засыпать с чувством, что день прожит не зря. Нина в этом стареньком автобусе, где ей было хорошо, вдруг решила, что работу нужно менять, что пройдет еще три, пять, десять таких же бессмысленных лет, а она и не заметит. И останется с тем, что есть сейчас, – с квартирой, одиночеством и цветами на подоконнике. И все. Вся жизнь. «От забора до обеда», – как говорил дядя Вахо. Нина никогда не понимала этой присказки, и только сейчас до нее дошло, что это значит. Это ее жизнь – от забора до обеда. И больше ничего. Даже Натэла поступила умнее. Пусть она познакомилась по Интернету, пусть ее считают сумасшедшей, но она хоть что-то делает, чтобы вырваться из этого круга – работа, дом, одиночество, работа, дом. И пусть ее Джей – не идеал мужчины, и у него есть его Линда и еще бог знает кто там, в Америке, пусть у него нет пяти домов, трех машин и счета в банке, как думает Натэла, но она хоть что-то пытается изменить. А она, Нина, ничего, ничегошеньки не делает. И никогда у нее не будет такого взгляда, как у Натэлы, когда она смотрит на своего Джея.