Виктор Мануйлов: Жара

Пять окошек, окруженных резными наличниками, наполовину осыпавшимися, смотрели на речку и заречные поля, сбоку почти новое крыльцо, еще окончательно не утратившее древесной белизны, сработанное уже самим Петром Васильевичем два года тому назад. Ну и крыша – из гофрированного оцинкованного железа, заменившего солому и драньё, новенькая, сверкающая на солнце так, что издалека была бы видна, если бы ее не заслоняли три старых яблони-дички, всегда усыпанные маленькими яблоками даже в самые неурожайные на яблоки годы. Да только нынешний год выдался совсем уж никудышным: среди изъеденной клещами листвы, будто пораженной ржавчиной, на яблонях можно лишь с трудом отыскать мелкие сморщенные шарики.

Пока Петр Васильевич открывал ворота, на крыльце появилась восьмидесятивосьмилетняя баба Дуня, в валенках и телогрейке, в кофте и длинной юбке, повязанная цветастым платком, и, подслеповато щурясь и прикрываясь от солнца ладонью, старалась разобрать, кто к ней пожаловал. А разобрав и охнув, заспешила, причитая, вниз по ступенькам крыльца, держась за перила обеими руками: Петюша был любимым ее внуком, и лишь о нем она вспоминала долгими зимними вечерами после смерти своего мужа, Кондратия Семеновича.

Петр Васильевич осторожно обнял бабу Дуню, ткнулся три раза в ее морщинистые щеки губами и отпустил ее для встречи с девочками, которые, стоя друг подле друга, ожидали своей очереди. Бабу Дуню они не видели два года, проведя прошлое лето на юге, и теперь с трудом ее узнавали.

Оставив девочек с прабабушкой охать, ахать и изумляться, Петр Васильевич по мосткам переехал канаву и поставил машину под навес с обратной стороны избы. Только после этого он огляделся вокруг, расправил плечи и смог ощутить ту разницу между Москвой и Соломками, ради которой ехал сюда и вез своих детей. Хотя солнце и здесь немилосердно пекло сквозь рубашку, однако воздух был значительно свежее и чище, чем в Москве, дышалось легко, и тело не ощущало того липкого зноя, от которого не знаешь, куда деваться.

– У нас-то еще ничего, слава тебе, Оссподи, – говорила баба Дуня, когда все вместе собрались за обеденным столом. – И в реке вода есть, и в колодце имеется. Грибов, правда, нету, и ягод никаких, а клубника, что ты, Петюша, сажал в прошлом годе, посохла. Ее ж поливать надо, а мне, с моими-то ногами, куды уж осилить-то. Морковку полить – и то кое-как. Совсем мелкая морковка-то. И петрушка с укропом еле-еле. Из колодезя ведро пока вытащишь, вся себя израсходуешь напрочь. Старость, Оссподи, прости. Помирать пора.

– Ничего, бабуля, мы это дело поправим, – бодро пообещал Петр Васильевич. – А коза-то, коза-то… что, жива еще? – вспомнил он.

– Жива-а! Что с ей поделается, с козой-то? Привязана возле старой черемухи. Да только с такого корму да по такой жаре много молока не жди. Полтора литра – и те кое-как. Зато гадюк развелось – тьма. И все, скажи на милость, лезут в подпол: там днем прохладнее. А на ночь вылазят. Так что вы поостерегитесь, а то, не дай, Оссподи, укусит какая… Давеча встала, а она, паразитка, в сенях возле ларя лежит. Чуток не наступила. И нашто такая тварь на свете живет? Пользы – никакой. Один вред. Лягушек всех поели. Оттого и комаров развелось пропасть, – вздыхала баба Дуня. – Правду сказать, по нонешней жаре не только комаров, слепней – и тех нету. Зато тли и клопа вонючего – страсть как много народилось. Сморода вся ими усыпана.

В окно постучали. Затем трубный бас пророкотал:

– Баба Дуня! Жива, что ль?

– Сашка Трофимов, – сообщила баба Дуня. – Участковый наш. Из Залесья. А тут, значит, у тетки у своей, Ковригиной Настасьи, проживает уже, почитай, вторую неделю. Плоха совсем Настасья-то стала. На ладан дышит. – И добавила ворчливо: – Эка ему неймется. Сашке-то.

Заскрипели ступени крыльца, скрипнула дверь в сенях, протопали тяжелые шаги по скрипучим половицам, затем распахнулась дверь в горницу, и на пороге возник кряжистый мужик с русой окладистой бородой и усами, в синей выцветшей рубахе-безрукавке и потертых штанах. У него была такая мощная шея, такие широкие плечи и выпуклая грудь, такие толстые руки, что он казался одним из тех былинных богатырей, о которых рассказывалось в сказках и какие давно перевелись.

– Здравствуйте! Хлеб да соль! Не помешал? – прогудел он, продолжая подпирать дверной косяк.

– Не помешали. Проходите, – пригласил Петр Васильевич, приподнимаясь из-за стола, с любопытством разглядывая незнакомца. – Может, отобедаете с нами?

Читать дальше