Виктор Мануйлов - Жара

И Петр Васильевич вернулся к машине. Теперь надо было помочь Трофимову спасать остальных людей.

– Вы вот что… Вы спуститесь к воде. Там все-таки не так жарко. И намочите маски и дышите через них. И пожалуйста, без паники. А я поеду в деревню: надо вывозить остальных.

– Папа, не уезжай! – жутко вскрикнула Аленка, кинувшись к нему и обхватив его руками. С другой стороны в него вцепилась Светланка.

Петр Васильевич присел, прижал девочек к себе.

– Вам уже ничто не грозит, мои дорогие, мои любимые девочки. А там маленькие дети, больные бабушки, которые не могут ходить, – говорил он торопливо, захлебываясь словами. – Мы должны им помочь. Потерпите немного. Я скоро вернусь. Ведь вы же у меня умницы, вы все должны понимать. А с вами будет бабушка. И все будет хорошо.

– Поезжай, папа, мы потерпим, – сказала Светланка, всхлипывая и беря Аленку за руку.

Красными огоньками горели слезы на щеках его дочерей.

А сверху уже тянулись женщины и дети, толкая впереди себя коляски и тачки. Эти в его помощи не нуждались. Но он остановился, закричал, не замечая своего крика:

– Идите на футбольное поле! Там пока переждете! Потом, в случай чего, отойдем на гари! – и покатил дальше.

Александр Трофимович в это время выносил из избы неходячую старуху. У калитки стоял старинный милицейский «козлик». С дальнего конца бежали отставшие. Петр Васильевич кинулся им помогать. Он подхватил мальчонку лет четырех одной рукой, другой взял огромный узел, который еле тащила баба Маня. Мальчонку посадил в машину, узел сунул на верхний багажник. Потом еще кого-то сажал и что-то наваливал на крышу машины, захлестывал ремнями. Нагрузив машину под завязку, погнал к реке. Потом вместе с Трофимовым сделали еще одну ходку и подобрали остальных.

А уже занимались первые избы, и все с того, дальнего, конца. Высокие протуберанцы огня то и дело отрывались от горящих сосен и неслись среди густого дыма на деревню. Тянуло невыносимым жаром. В одном из домов рванул газовый баллон. В воздух поднялась черепичная крыша, разбрасывая во все стороны черные листы черепицы, и, задрав одну сторону, рухнула вниз, подняв тучу искр. Какое-то время изба чернела, насупившись, на фоне красного разлива пламени, затем вспыхнула сразу со всех концов, исторгнув торжествующий гул. Вот занялась четвертая с краю изба – их изба, которая простояла на этом месте ни один десяток лет, много чего и кого повидала, давая приют многочисленным Камаевым, и в которой они прожили чуть больше недели.

Старухи смотрели на все это и крестились.

Трофимов ходил среди жителей села с тетрадкой, выкликивал фамилии:

– Катерина Осипова!

– Тута я! Тута! И внучек тута! Все тута!

– Лизавета Пална Чехлова!

– Здесь я, – откликнулся голос молодой женщины. – И дочка со мной.

– Анна Степановна Чехлова!

– Тут я! Тута!

– Анастасия Ивановна Пыльникова!

– Здесь мы! Здесь! Все трое! И Коленька здесь. И…

– Степанида Савельевна Пыльникова!

– …

– Еще раз повторяю! Степанида Пыльникова! – повысил голос Трофимов, оглядывая толпу.

– О-ой! – взметнулся вверх крик молодой женщины. – Она ж вернулась за своим смертным! – И тут же пронзительно и тягуче: – Ма-а-ама-ааа!

– Это в каком доме? – спросил, ни к кому не обращаясь, Петр Васильевич.

– В девятом отседова, – ответил кто-то.

Петр Васильевич кинулся к машине.

– Куда? Сгоришь! – остановил его на мгновение окрик Трофимова.

Но тот же восторг, с каким Петр Васильевич начал эту бурную ночь, приглушенный первыми неудачами с поджогом травы, вновь охватил его душу, когда ничего не страшно и все нипочем, восторг этот бросил его на сиденье и повернул ключ зажигания.

– Я с вами! – рядом открылась дверь, и молодая женщина (кажется, та, что истошным криком «мама!» толкнула его к машине) упала на сидение справа.

– Вы-то зачем? – только и успел крикнуть Петр Васильевич, вдавив педаль газа до самого упора.

Левая сторона деревни еще не занялась, но вот-вот должна загореться. Огонь шел с другого конца, и там, третья изба справа, снова рвануло, взметнув во все стороны клочки пламени и еще какие-то черные куски.

«А если и там баллон?» – пришла запоздалая мысль Петру Васильевичу – и в животе у него родился холодный озноб. Но он лишь крепче стиснул зубы, и уже не восторг, а упрямство и бездумность гнали его вперед.

Вот и дом девятый с этого края. И тоже горит. Но не весь, а пока лишь пристройки и крыльцо.