Григорий Ряжский: Четыре Любови (сборник)

К середине шестидесятых, когда Лева заканчивал школу, Валентиновка обросла номенклатурным населением самым капитальным образом. Литераторы и композиторы по чьей-то неслучайной причуде перемешались с министрами, их замами и прочим нетрудовым людом, готовившим уже тогда отходные пенсионные позиции взамен госдач, которые по разным причинам могли не стать пожизненными. Тогда и въехала взамен сгинувших куда-то интеллигентов-врачей Кукоцких семья Глотова, отраслевого рыбного начальника, – что-то по линии мореходства или пароходства, который с палочкой все хромал, на протезе, без одной, говорят, был ноги. Знакомиться к соседям Казарновским глава семьи, Эраст Анатольевич Глотов, пришел самолично. Илья Лазаревич тогда отсутствовал, и Любовь Львовна, прихватив с собой Левку, милостиво откликнулась на приглашение рыбной семьи отпить чаю из самовара. «Рассветы» к тому моменту бушевали уже по всей стране, и к кому шел знакомиться, Глотов представление имел.

– Пьесу вашего мужа я, к сожалению, не видел, – доложил за чаем вежливый отраслевик. – Мне, знаете ли, лишний раз деревяшку таскать по театрам несподручно. – Он глянул на протез. – Но мне докладывали, это про блокаду, про Ладогу?

Любовь Львовна согласно поклонилась слегка и уточнила:

– Мой муж, Илья Лазаревич, был непосредственным участником этих событий. Он лично выводил гражданское население через озеро и тогда получил ранение в грудь.

– Мне, знаете ли, тоже довелось участвовать в этом, – задумчиво сказал Глотов. – Зимой сорок третьего, тоже на Ладоге. С тех пор я не театрал. – Он улыбнулся. – А болит частенько ниже колена до сих пор. В пустоте… Внутри деревяшки… – Любовь Львовна напряглась… – Интересно было бы пообщаться с вашим мужем, – продолжил тему Глотов. – Исключительно любопытно…

Любовь Львовна внезапно засобиралась:

– Он сейчас занят очень, к сожалению. Роман заканчивает и повесть. Нам уже пора… – Она растянула губы в вежливой улыбке. Глаза же смотрели на нового соседа не по-доброму. Разговор про Ладогу ей не понравился и сосед тоже. Пока они шли к дому, Левка спросил у матери:

– А папа какой роман пишет, про чего?

Любовь Львовна одернула:

– Роман и повесть. Не приставай.

Начальник Глотов приснился Леве в первый раз в ночь после этого чая из самовара. Вернее, это был не Глотов. Это был человек с его лицом, с такой же деревяшкой под брючиной, но только сильно небритый. Он долго поднимался по лестнице к нему наверх, скрипя по пути кожаными лямками протеза, потом приоткрыл дверь к Леве и улыбнулся:

– Привет!

Лева хорошо запомнил, что совершенно не испугался во сне, а только удивленно спросил дяденьку:

– Вы кто? Глотов?

Дяденька снова улыбнулся:

– Можно и так сказать… А вообще я грек.

– Какой грек? – не понял мальчик. – Который через реку? В реке рак?

– В реках раки не очень любят водиться. – Дяденька присел к нему на кровать, протез торчал в сторону и упирался в дощатый пол. – Раки все больше в озерах водятся. У нас на Ладоге много их было. Мы их на мормышку все больше. Или на кивок. У нас их пекут на открытом огне и едят с салатом из брынзы и маслинами. Вкусно-о-о-о… – Он зажмурился.

– А у вас – это где? – не понял Лева. – Где греки все? На Ладоге? У папы в спектакле тоже про мормышку и крючок было. Но там война у него. Они там раков не ловили. Там другое было, про блокаду.

– Там про любовь… – таинственно произнес грек. – Про любовь к жизни и про ненависть… Наши про это лучше всех знают. Потому что умеют объяснить на греческом.

– Про что объяснить? – не понял Лева.

– Про любовь, Левушка, про любовь…

– А зачем это? – он решил выведать у грека все до конца.

– Ле-е-е-ва-а! – Любовь Львовна распахнула дверь в комнату сына и отдала приказ: – Вставать, чистить зубы, завтракать!

Грек-посетитель растаял в воздухе вместе со своим протезом, и Лева проснулся.

…К Глотовым, на запад, если считать от ворот, сразу после штакетника и красной смородины и закатывалось оранжевое солнечное колесо. Но об этом Лева мог только догадываться, видеть не мог никак, даже если спускался со своего второго этажа и прямиком проходил на полукруглую застекленную веранду. В момент посадки небесного диска на Глотов забор розовое растворялось и почти незаметно для глаз перетекало в синее, невзирая ни на какие законы природных цветосочетаний. Синее, а потом сине-серое. Так было и в этот раз. Все как обычно…

– Ле-е-е-ва, ну где же ты наконец?