Дмитрий Вересов - Смотритель

Впрочем, Павлов знал, что это лишь иллюзия и обман: город давно лишил своих обитателей даже тех чувств, какими проживалась та незатейливая жизнь. Поэтому он со спокойной совестью отбросил карту. Куда ему без компьютера и без Интернета – да и зачем? А Ольга все-таки оказалась сладкая, хотя и совершенно ускользающая, даже в последний миг, – но зачем ему и Ольга? Замужняя женщина, лишние хлопоты… А хлопот и без нее уйма, сантехник опять, конечно, не явился… На кухне упорно капала вода.

Павлов поднялся и наступил ногой на карту, закрыв разом три уезда и захватив пальцами Лужскую губу. В квартире пахло летом, и грубые кирпичные стены кухни с обнаженными трубами, которые так уютно смотрелись зимой, теперь напоминали внутренности котельной семидесятых. Солнце сверкало на металле посуды, на сгибах плиты и торцах полок, а телефон-автомат, какие когда-то были на каждом углу, казался раскаленным, как в будке. Павлов выпил кофе, полистал журнал, сунутый ему в окошечко тинейджером, когда его «Шкода» застряла в пробке, полез за сигаретами и наткнулся на зеленый осколок. Из холодного и блестящего он стал теплым и мутным, и Павлов небрежным щелчком отправил его в пепельницу. Надо было двигаться на Каменноостровский, к шубам, которые как раз должны привезти. Но солнце светило так ярко, кот из квартиры напротив так плотоядно крался за голубем, и от рубашки еще так явственно пахло костром и травой, что Павлов снова, в который уже раз в своей жизни, махнул рукой и, спустившись к машине, поехал совсем в другую сторону. Быть может, именно это постоянное непостоянство и разлучило с ним Верку, считавшую такие рывки порывами слабости.

На этот раз он решил обмануть случай и сделать обратный путь от забытой усадьбы к Медушам. Быть может, где-нибудь он все же вывернет на эту загадочную дорогу. Но, добравшись до Жельцов, где они вчера выскочили на Киевское шоссе, он понял, что ему теперь не найти даже той самой усадебки. Он упрямо спрашивал всех встречных и поперечных, красочно описывал луг, родник и шале, но на него смотрели как на сумасшедшего. Наконец, какая-то тетка вытерла потное лицо косынкой.

– Ты на машине? Так и отправился бы вон к Сев Севычу в Рождествено, он тебе все как есть расскажет. Знато-о-ок! – с уважением добавила она.

– А где его искать там, в Рождествено?

– Господи! Да его каждая собака на тракте знает! Только спросишь, где, мол, Сев Севыч живет, – тебе любой и скажет.

К мосту Павлов подъехал уже в сумерках, но на обочинах, как назло, не было ни души – даже собачьей, которая тоже, как уверяла тетка, должна знать пресловутого Сев Севыча. Павлов постоял, дожидаясь, но шоссе оставалось пустым, и только спустя минут пятнадцать появился дебильного вида парень. На вопрос о Сев Севыче он ухмыльнулся:

– Где-где? Ясно дело, либо у Рукавишниковых [18]кофе пьет, либо у Самсона [19]чаи гоняет, а то, може, и у себя спит.

– И где мне искать этих Рукавишниковых?

Парень прыснул и убежал. Оставалось только идти искать неведомых гостеприимных хозяев, но Павлов вовремя вспомнил, что совсем рядом Выра, где есть музей, и уж там-то ему все расскажут. Должны же они знать про усадьбы в своем уезде! Он медленно, так никого больше и не встретив, переехал мост и тут же увидел грязно-розовую унылую стену музейчика. Прямо посередине, будто подпирая часовенку, сидел роскошный мраморный дог. «Сторожит, наверное, – подумал Павлов, глянув на часы, – и ничего ведь мне не скажет, собака такая… А все ушли, раз пса выпустили… – Но на всякий случай он подошел к воротам, естественно, оказавшимся запертыми. Дог, не скрываясь, внимательно следил за ним. – Голодный, наверное, или это я сам с утра не ел? То есть с ночи…» – Павлов неожиданно для себя развернулся и в ближайшем павильоне купил гамбургер и пару пачек сосисок псу, хотя пять минут назад о еде даже не думал. Однако гордая животина даже не повернула головы – будто и впрямь была изваяна из мрамора! – и Павлов ни с того ни с сего разозлился; разозлился на впустую потраченный день, на холодность Ольги, на грядущий скандал с поставщиком, на идиотские, рано закрывающиеся музеи и на презрительных собак. Он уже сел за руль, как вдруг увидел в глазах собаки не презрение, не голод, а ту же беспричинную тоску, что слишком хорошо была знакома ему самому. Это был всего лишь миг, доля секунды, но рука его уже открывала дверцу. Пес ловко прыгнул на заднее сиденье, и тотчас Павлову стало все ясно, что Рукавишниковы – это, конечно же, музей Набокова на холме, а у Самсона – это никак не иначе как в домике смотрителя. Но ломиться в давно уже закрытые музеи было глупо, да и желание узнать про усадебку пропало, как будто его и не было. Зато сзади, элегантно скрестив когтистые передние лапы, лежал пес – давняя-давняя, почти забытая детская мечта Павлова, сбывшаяся так неожиданно.