Андрей Орлов - Баржа Т-36. Пятьдесят дней смертельного дрейфа

В дверь решительно постучали, и Ахмет споткнулся на полуслове. Разрешения постояльцев, видимо, не требовалось. Дверь открылась, и в гостиничный номер вошел господин в сером костюме свободного покроя. Следом вторглись еще двое, осмотрелись и застыли у порога. Последовала немая сцена, как у Гоголя в «Ревизоре». Одного взгляда на этих людей было достаточно, чтобы понять, что они не имеют отношения к любым американским структурам. Гость был серьезен, солиден, изрядно в годах и, судя по типичной славянской физиономии, никакой не господин, а товарищ. Парни застыли посреди гостиной в неловких позах. В воздухе снова витал всепожирающий страх. Ахмет пытался справиться с лицом, которое вдруг стало перекашиваться. Краска отливала от щек. Снова возникло это жуткое чувство.

– Здравствуйте, товарищи, – сочным голосом сказал визитер, и пристальные глаза стали поочередно ощупывать присутствующих.

– Здравствуйте, – невпопад отозвались парни.

– М-да, хромает воинская дисциплинка, – укорил их посетитель, и глаза его вдруг как-то странно подобрели. – Все в порядке, товарищи, не нужно зажиматься. – Он подошел поближе, сунул каждому ладонь, и все ее осторожно пожали. – Карташевский Павел Михайлович, глава советского консульства в Сан-Франциско. Вижу, что вы уже добрались, американские коллеги предоставили вам неплохое жилье. Располагайтесь, товарищи, чувствуйте себя как дома.

Это была, по-видимому, шутка. Консул негромко рассмеялся.

– Тут неплохо. Признайтесь, на это вы вряд ли рассчитывали. – Он выразительно осмотрел апартаменты. – Заслужили, товарищи! Всему миру уже известно о вашем подвиге. Я прибыл, чтобы зачитать вам приветственную телеграмму Первого секретаря ЦК КПСС, председателя Совета Министров СССР Никиты Сергеевича Хрущева. Вы позволите? – Карташевский раскрыл кожаную папку, в которой лежал одинокий лист, и начал с выражением читать: – «Телеграмма Н. С. Хрущева сержанту Затулину Ахмету Анверовичу, ефрейтору Крюкову Сергею Геннадьевичу, рядовым Полонскому Филиппу Леонидовичу и Федорчуку Владимиру Ивановичу… Мы гордимся и восхищаемся вашим славным подвигом, который представляет собой яркое проявление мужества и силы духа советских людей в борьбе с силами стихии. Ваш героизм, стойкость и выносливость служат примером безупречного выполнения воинского долга. Своим поступком, беспримерной отвагой, проявляемыми вами в течение 49 дней борьбы со стихией, вы преумножили славу нашей Родины, воспитавшей таких мужественных людей, и советский народ по праву гордится своими отважными и верными сынами».

Карташевский мягко закрыл папку и с прищуром, как бы даже не с иронией, уставился на обомлевших солдат. Парни спохватились.

– Служим Советскому Союзу! – пролаяли они невпопад.

– Отлично, – кивнул Карташевский. – Теперь о программе на ближайшее время. Вы советские люди, товарищи солдаты, должны понимать, что покой нам только снится. Сегодня отдыхайте, примите ванну, выспитесь. Советую не выходить из номера… во избежание неприятностей. Гостиница охраняется американскими агентами, у них имеются инструкции воспрепятствовать свободному передвижению советских солдат. Не забывайте, что завтра у вас еще одна пресс-конференция, на которой вы должны быть отдохнувшими и жизнерадостными, выступить так же убедительно, как на первой. Мероприятие будет проводиться в мэрии. Ожидается много журналистов, в том числе советских, а также градоначальник Сан-Франциско Джордж Кристофер.

– А что дальше, Павел Михайлович? – опасливо поинтересовался Ахмет.

– После пресс-конференции вас доставят самолетом в Нью-Йорк, а оттуда морем переправят в Европу. Путь неблизкий, придется потерпеть. Из Европы вас самолетом перевезут в Москву, а уж из столицы – к месту дальнейшего прохождения службы. Таким образом, товарищи солдаты, вы совершите кругосветное путешествие, с чем вас, собственно, и поздравляю. Есть вопросы?

– Наше оружие, Павел Михайлович…

– Оно в надежных руках, не беспокойтесь. Будет решаться вопрос о его списании и утилизации.

– Замечание можно, Павел Михайлович? – осмелел Ахмет.

– Ну-ка, ну-ка? – насторожился консул.

– Мы сколько ни считали, а выходило пятьдесят один день в океане, а никак не сорок девять.

– Не знаю, как вы считали, товарищ сержант. – Дипломатический работник иронично улыбнулся. – Но советское правительство ошибаться не может. Раз сказало сорок девять, значит, сорок девять.