Борис Сидненко - Человек из чужого времени

«Вот оно – то самое место, с которого все и началось», – пришло к Михаилу неожиданное откровение. Вот когда он первый раз потерял сознание и неведомым образом очутился в гуще давно минувших событий. Он ощутил себя тем самым молодым офицером, который не желал ввергать государство в пучину хаоса и безрассудства. Он увидел собственными глазами все то, что видел его дядя, и собственными ушами услышал приговор истории: «Господа офицеры, приказываю разойтись! Его величество государь император не будет вести переговоры с бунтовщиками». И уже не дядя, а он сам сделал свой выбор. Михаилу показалось, что не его дядя, а он сам выкрикнул, обращаясь к друзьям-декабристам: «Господа! Он прав! Пока не поздно, нам следует остановиться. Надо покинуть площадь. Нам следует вступить в цивилизованные переговоры!» – «Поздно, граф, надо было раньше решать, маховик новой истории запущен, и его уже не остановить». – «Но мы совершаем ошибку!» – «Мы вершим историю. Это удел сильных людей. Не стой на пути. Если сомневаешься, лучше уйди!»

Михаил вновь вернулся в свое время. И тут вся жизнь его дяди в один миг пронеслась перед глазами. Это было ощущение не чужой, а собственной жизни. Это была не услышанная от другого человека история, это была история его жизни. Страницы памяти прошлого мелькали так быстро, как это бывает у человека перед самой смертью, когда вот-вот он должен будет постичь какую-то истину, прийти к какому-то откровению и навсегда покинуть этот свет.

И все же это была история жизни не Михаила, а его дяди – несостоявшегося бунтаря, которого волею судьбы вычеркнули из почетного списка революционеров-декабристов. От него отвернулись как от предателя и дезертира. Возможно, это было справедливо, ведь он был членом тайного общества, давал клятву. А нарушить клятву – значит совершить преступление. Он обладал весьма важной и секретной информацией, которая доступна была лишь членам тайного общества. А находясь вне общества, дядя представлял потенциальную опасность как для самого общества, так и для его членов. Все это он прекрасно понимал, понимал всю низость своего поступка, весь свой грех – и все же ушел. С ним ушли еще несколько человек. Тяжело сложилась их судьба. Декабристы их презирали. Официальная власть тоже не пощадила. Смерть, месть и кара ходили за ним по пятам. Быть не таким, как все, быть самим собой – самое сложное. Пришлось не смертью, как та молодежь, с которой он теперь лежит по соседству, а жизнью, долгой жизнью доказывать смысл эволюции общества, в котором он состоялся и как гражданин, и как ученый, и как политик, и как прогрессивный человек. У него было много друзей и почитателей. Сам государь Александр III и вельможные особы от государственной власти наконец-то уважили его и уже на закате жизни отметили заслуги многочисленными наградами, почестями и иными регалиями.

Еще раз оглядевшись по сторонам и ощутив что-то неладное, Михаил тихо произнес: «Я похоронил дядю в девятнадцатом веке. Это было мое время. А где же я теперь?» Когда после похорон Михаил шел по Смоленскому кладбищу, он размышлял именно о своем быстро изменяющемся веке. Ему многое в этом времени не нравилось. Смута и бунтарство будоражили российское общество. Шла его поляризация. Кого-то заносило вправо, а кого-то влево. В голове вертелась мысль о том, до какой степени все же дядя был мудрым человеком. Он научил Михаила очень многому, о многом поведал. После разговоров с ним у Михаила появлялось больше вопросов, чем ответов, и это ему нравилось. Поболтать о лучшей доле и он был не прочь, но тем не менее каждое утро спешил на работу и отечество свое обожал, каким бы оно ни было. «Создавай законы и блюди их. В этом оплот и сила государства», – говорил дядя, рекомендуя племянника в министерство юстиции. Всякий раз, приходя на службу, Михаил ловил себя на мысли о том, что он гордится своей работой. Его сознание грела одна и та же возвышенная мысль: «Мы, как те атланты, держим на своих плечах законность и нормативные устои России». Как любой идеалист, в реальной жизни, уже вне работы, он искал себе идеальные понятия и представления, идеальное общение и ту единственную, «для которой бы все и все бы ради которой». Но она ему до сих пор так и не повстречалась, если, конечно, не считать пол-барышни на официальном приеме у него в кабинете и пол-барышни со Старо-Невского. Весь странный роман с одной из них был не более десяти минут, а с другой длился всего несколько недель. Михаил постоянно думал об одном и том же: «Вот бы соединить обе половинки от каждой из них. Те половинки, в которые я влюбился». Он и сам прекрасно понимал, что это абсурд. Нельзя разделить на части двух неидеальных людей, чтобы получить одного идеального человека. Да и кто сказал, что они не идеальны? Это он так решил. Но ведь он не Господь Бог, чтобы возлагать на себя такую миссию. «Вот видишь, – сказал ему дядя, – ты сомневаешься в такой малости, а некоторые господа берут на себя смелость перекраивать миллионы людей под свои идеалы». Дядя был философ. И вдруг…