Галина Артемьева: Несчастливой любви не бывает (сборник)

Ничего. Все схавают. И микрофоны, и звукооператоров, суетливо регулирующих качество и силу звука, и мощные усилители, нелепо громоздящиеся по периметру зала.

Свет гаснет. Темнота напряженно ждет.

Наконец показывается стройное бритоголовое африканское сокровище в полупрозрачном платьице с гитарой через плечо, за ней – крепкая негритянская команда, скорее похожая на телохранителей, чем на музыкантов. И начинается концерт племенной художественной самодеятельности: «Гуд ивнинг, ледз энд джентелмен, найс ту си ю», так сказать.

И все движется своим чередом, вялотекуще, хронически, безнаказанно. Нет, за прошлые заслуги могли все-таки пощадить великолепный зал, не предавать поруганию. Он таких титанов видел и слышал! А тут действует закон природы номер один – она не терпит пустоты. Нет исполинов – культурное пространство не опустеет, заполнится пигмеями. Тем более никого этот факт не жжет, не губит.

Первое отделение благополучно добирается до финальных аккордов, и тут весь зал оборачивается к самой дорогостоящей ложе, расположенной напротив сцены. На красном бархате парапета стоит босая юная женщина. Ей не нужны подсветка и усилители. Сияет ее кожа, платье.

песня драной русской души наполняет театр без ненужных слабаческих приспособлений, —

Голос подчиняет себе все. Как паводок, без спроса проникает куда не звали. Против такого не устоишь. И убежать не удастся. Остается только плыть, куда тянет стихийная сила.

Зрители застыли. Тишина. Певица выглядит, как мифическая сомнамбула. Страшно аплодировать, страшно будить. Ждут еще. Только лысая артистка на сцене возмущается, вертит блестящей головой. Не знает, чем взять, чтоб вернуть себе силу толпы.

А тут грядет шаляпинское, оказавшееся подвластным этому низкому лунатическому звукотечению:

Ложа уже освещена. Все театральное собрание возбужденно встает, разрывая тишину, оставленную улетевшей в райскую высоту песней.

– Brava!!! Brava!!!

Коллектив на сцене тоже пробуждается от гипнотического столбняка.

Они смотрят друг на друга, эти неевропейские дикие миры. Для черных артистов она – белая бриллиантовая богачка, отнимающая у них хлеб. Лохматый парень из африканской свиты яростно выкидывает вперед средний палец. Напугал!

Она отвечает интернациональным жестом: выбрасывает вперед сжатую в кулак правую руку и как ножом проводит левой по локтевому сгибу.

Публика, окрыленная жгучим немым диалогом, неистовствует.

Девушка спрыгивает в недосягаемую тьму ложи и мгновенно исчезает вместе со спутником.

Они идут по пустой площади.

Девушка зябко кутается в шубку. Изо рта вырывается пар. Кто придумал, что Италия теплая страна? Март, а без шубы не обойтись.

– Grade, сага! – Провожатый бережно поддерживает свое сокровище. – Ах, как же ты пела! Мне было сладко во рту от твоих песен. Нет-нет, не отвечай, дыши в воротник – горло застудишь.

Заходят в ресторан. Владельцы его – большое семейство – устроились перед телевизором: гостям еще рано, все в театре. После представления начнется беготня, ни одного пустого местечка не останется.

– Как Африка? Не понравилось? – любопытствует хозяин, принимая заказ.

– А! – выразительно отмахивается гость. – Nulla – пустое место.

– Так я и говорил, – кивает хозяин, – выброшенные деньги. Их француз привез. Импрессарио у них – француз. Никто его не знает. Жулик, и все.

Он приносит вино и душистый теплый хлеб, чтоб гости утолили первую жажду и первый голод.

– За тебя! За твой голос! За твое будущее! – влюбленно воркует мужчина. – Я так мечтаю, чтобы ты снова начала петь. Сейчас – твое время. Ты можешь все. Ну же! Улыбайся, радуйся! Молодость, талант, красота! Мир у твоих ног. Я всегда рядом.

Девушка кивает и улыбается скованно. Ей не хочется огорчать своего спасителя, своего нового любящего мужа. Ей, как птице зимой, необходимо переждать, отогреться. Она будет петь, совсем скоро. Сердце оттает, оттает.

Ей кажется, она много старше своего пятидесятилетнего спутника. Не может быть, чтоб ей было только двадцать шесть. Ладно, пусть все думают, что она молодая, она не станет разубеждать. Да и кто ей поверит? Разве что только тот, кто из одной с ней страны, в которой всякие чудеса возможны.