Галина Артемьева - Одушевленный предмет

От медведя стали шарахаться, как от дикого.

Дворовый пес, прежде пугливо почтительный с баловнем судьбы, живущим под одной крышей с хозяевами, теперь щетинился и наскакивал на сарай, показывая зубы, предполагая участием в общей травле купить большее расположение своих кормильцев. В неистовых собачьих ругательствах, адресованных опальному самозванцу, было столько лакейской клокочущей ненависти, что в конце каждой фразы верный сторож человеческого благополучия захлебывался и давился ею. Бывшие благодетели уверились, что поведение верного служаки-пса вызвано все возрастающим одичанием их неблагодарного питомца и исходящей от него опасностью.

Медведя обижали незаслуженно грубые выражения некогда подобострастной твари. Он отшивал ничтожную сявку величественным раскатистым рычанием, от которого у слышащих его людей мороз пробегал по коже, ибо звук этот заставлял их вспоминать о ненадежности медвежьей темницы и о собственной беспомощности перед разбушевавшимися силами природы.

Еще немного – и медведь из предмета одушевленного превратился бы в неодушевленный, освежеванный и разделанный по всем правилам охотничьего искусства.

Вот тут-то звезда, под которой он родился, позаботилась об ином повороте событий. Щекочущий нервы дуэт домашнего животного и дикого зверя привлек внимание заезжего человека, правильно оценившего безвыходность ситуации, в которую не по своей воле был вовлечен тот, кого в давние времена называли хозяином леса, – за силу, мощь и особого рода справедливость, свойственную полновластным владыкам.

Приезжий человек помог отправить печального бурого красавца в зоопарк. Его бывшие приемные родители получили мзду, которой остались почти довольны, и в последнюю минуту расставания, когда медведь был перемещен в прочную железную клетку, даже сильно разжалобились, а дети заплакали, как не плакали о старшем брате, когда того забирали в армию.

Но слезы их были легкие, и уже через несколько дней никто не ощущал пустоты вокруг и тревоги потери. Они оставались дома, среди всего родного и привычного и быстро отвлеклись мелкими неважными хлопотами и заботами.

Медведь, увозимый все дальше от места своего рождения, ничего не чувствовал из-за укола снотворного. Ему снились сны один другого прекраснее о том, какой могла бы быть его жизнь в лесу. Это, наверное, Большая Медведица утешала его со страшной высоты душистыми и осязаемыми картинами истинного бытия.

Во сне он ломился сквозь благоухающую, напряженно и осмысленно живущую лесную гущу, навстречу невыразимо влекущей подруге, удивительно похожей на забытую мать.

Во сне он ловил гибких серебряных рыб, едва различимых в грохочущей быстрой воде.

Во сне он упивался запахом спелой малины, мечтающей, чтобы ее съели, потому что уже пора.

Во сне он был свободен жить, как было предназначено, он был свободен выполнить все, что повелевала владычица-природа. Там не было ни людской гневливой ласки, ни цепей, ни решеток, ни его долга жить по чужому закону, питаясь мертвой равнодушной едой, не придающей сил, ибо не ты ее выбирал и добывал.

В долгих дорожных снах он прожил свою настоящую жизнь. Сны нашептали ему, кто он есть и для чего создан. С таким пониманием существование в неволе может стать гнетущим и мучительным процессом. К счастью, явь отнимает память о снах, как бы прекрасны они ни были, иначе как смириться с тем, что подсовывает реальность взамен тому настоящему, что бесстрашно открывается в трепетной тишине ночи.

И все же что-то важное было прожито и пережито в прекрасном зыбком дремотном мире.

Медведь возмужал и обрел достоинство в пути к новому дому.

Место, где предстояло ему пребывать, не сулило тревог и волнений. У него появился свой дом и участок земли, гораздо меньший, чем нужно, но свой собственный, на котором он был полновластным хозяином. Человек, чье присутствие иногда ощущал медведь, был его слугой, а не повелителем. Подчиненный даже не показывался на глаза медведю, лишь запах человеческий витал над невкусной едой.

В светлое время суток у решеток, защищающих его территорию от непрошеных гостей, толпились большие и маленькие люди, активно пытаясь общаться со сказочным лесным персонажем. Все это были чужие и бестактные создания, недостойные внимания и неинтересные. Медведь, проведший детство среди им подобных, понимал их язык, который у племени, приходившего поглазеть на него, был крайне скуден и бессодержателен. Изо дня в день повторялись одни и те же подобострастные выкрики, рожденные стремлением привлечь внимание своих собратьев к действиям непохожего на них существа: «Вон, вон, смотри, ого-го, ух ты, ничего себе, вот это да, ну и ну!» Некоторые умели хищно свистеть, как злые бездарные птицы, сами не понимая, зачем разрезают воздушную тишину своими сигналами.