Галина Артемьева - Счастливый город Гагмагон

Некоторое время молчали. Отец, как и раньше, давал сыну жизненную силу и чувство опоры.

– Что, пора мне уже, папа?

– Нет, – качнул головой старик.

– Устал я, видишь. И лет мне уже… Не мальчик!

– Мальчик! – кивнул отец.

– Да, в семьдесят три-то года! Правда, ты у меня до девяносто пяти дотянул, молодец… А скажи мне, ты вот все Богу молился – есть он, встретился ты с ним?

– С Богом при жизни встречаются, сынок. Ты, значит, не все еще про жизнь понял, поживи еще.

– А если калекой останусь, паралитиком?

– Это все в твоей власти. Тут все от твоего желания будет зависеть. Хочешь проверить, как тебя родные любят, как все, что ты им сделал, ценят, – лежи. Хочешь самим собой остаться, другим силы давать, повторяй это про себя почаще – встанешь. Вставай, пойдем.

И старик вел сына в горы. Сам шел легко, быстро, не оглядываясь, больной едва поспевал за ним, сначала задыхался, а потом дыхание выравнивалось, и ему удавалось забраться высоко-высоко, так что птицы летали под ним, и он стоял на самой вершине и думал: «Прав отец, я еще много могу, у меня еще сил вон сколько». И открывал глаза в своей палате счастливый.

– Это бред, доктор? – беспокоилась дочка, слушая долгие беседы отца с невидимыми собеседниками.

– Мозговые явления, – туманно объяснял врач. – Пройдет. Он быстро на поправку идет у вас.

Тима пришел только один раз. Прозрачный весь. Печальный. Красивый, как при жизни, волосы золотые. Он не сел. Стоял у кровати, у ног. А так хотелось, чтобы поближе подошел, обнял, как в детстве они обнимались, когда мама им страшную сказку читала. Да, видно, нельзя ему сейчас так.

– Скучаю я по тебе, брат. Помню тебя всегда. Что же ты не уберегся тогда, Тимочка?

– Разве под Сталинградом можно было уберечься? Там вся земля нашими косточками усеяна. Ты был там? Красивые там цветы растут?

– Не собрался, брат. Все хотел поехать, хоть в Волгу венок опустить, да дела всякие мешали. Теперь встану – поеду.

– Меня немецкий снайпер подстрелил. Мы в общей могиле лежим. Ты всех поминай, не забывай.

– Эх, братик ты мой ненаглядный. А с мамой нашей что сделалось, когда она похоронку получила… Побежала зимой в одном халате и тапочках к отцу на завод, несколько километров. Прибежала и рухнула. И вскоре за тобой отправилась. И ее я больше не увидел, на фронте был.

– Ты о ней не печалься. Ей здесь лучше. Только о тебе все горюет, все помочь старается…

– Я знаю, я это чувствовал всегда…

Брат помахал прощально рукой, повернулся и пошел к двери, взялся за ручку и растаял.

– Давай кушать, папочка, – позвала его дочка.

Он повернулся к ней с полными слез глазами и улыбнулся счастливо. Его девочка так была похожа на свою бабушку, его маму! Это сразу было видно, когда она только родилась. Он и назвать ее хотел маминым именем, а потом испугался: вдруг вместе с именем унаследует его девочка бабушкину горькую судьбу, не дай ей Бог таких потерь.

Сейчас дочка вела себя совершенно по-матерински. Она меняла ему белье. Он стеснялся, горевал, а она объясняла:

– Ну вот что ты сейчас страдаешь? Ты думаешь, я тебя меньше любить буду, если мне простыни твои перестилать приходится? Ты что, перестал меня любить, когда я маленькая тебе на твой парадный костюм написала? Ты ж сам говорил, что посмеялся просто и пошел пешком в министерство, чтобы костюм по пути высох, проветрился. Ты у нас временно маленький. Так что будь умником, не страдай.

«За что мне такая добрая девочка?» – думал он и с запинкой выговаривал:

– Спасибо, Павлик.

– Вот когда ты мое имя вспомнишь, в тот же день встанешь, – обещала дочка.

– Я его помню, только оно не выговаривается.

– А ты старайся. Вспоминай про нас с тобой. Как мы играли. Какие ты мне сказки читал. Помнишь про козу с кудрявыми ножками? Как ее козляток звали?

– Малюль, Белюль и Хиштаки Саритануль, – выговорилось у него неожиданно четко.

– Вот видишь! А какой я у тебя была козленок? Как ты меня всегда называл?

– Хиштаки! – торжествовал он.

– Молодец! Все постепенно вспомнишь. Голове ведь тоже отдых нужен. Вот она у тебя сейчас и отдыхает от всего. Лежи и ни о чем не думай.

Он и не думал. Что тут думать, когда гости один за одним.

– Это ты, старшина? Эх, вот как довелось. Да ты не один, вон вас сколько! Что ж вы, ребята, за столько лет первый раз? А я как песню «Где же вы теперь, друзья-однополчане» слышал, все вас вспоминал. Простите ли вы меня, что я не с вами? Мне иногда кажется, будто я предал вас, что живу.