Александр Холин - Ослиная Шура

Во всяком случае, сколько можно быть одной и можно ли? Да, есть работа! Да, Шура считала себя самодостаточной! Но когда человек один – он, словно птица бескрылая, словно подранок, потерявший стаю. Самостоятельный, очень уважаемый, но никому попросту не нужный отщепенец. Поэтому одинокий человек всегда мечтает о ком-то, кто поймёт и оценит, что одиночество хорошая вещь и сумеет променять эту хорошую вещь без претензий на глупую и никчёмную собственную свободу.

Пока Роби осваивался с неосвоенным и знакомился с незнакомым ещё внутренним миром Шуры, она уже успела упорхнуть на кухню, сварить кофе, даже организовать на полу вокруг пня что-то вроде небольшого неформального сейшена, благо, топтыжья шкура была не против и хитро посматривала на гостя стеклянными глазами.

– Я к кофею предлагаю ещё коньячку немножечко. Не возражаешь? – пригласила она гостя, разливая по бокалам армянский «Арарат». Роби не возражал. Он уселся по-турецки возле шкуры, на которой сибаритствовала его подружка, взял бокал, принялся выцеживать из не шибко соображающей головы тост, поскольку надо же за что-то выпить:

– А сейчас выпьем за… э-э-э… чтобы…

– Чтобы стоял, и деньги были! – захохотала Шура.

Роби очередной раз поперхнулся, но надо отдать ему должное – быстро справился с собой, снисходительно улыбаясь, поддержал тост хозяйки:

– А что, самое время!

Они пили армянский коньяк, закусывали поцелуями, пока оба не оказались, в конце концов, рядышком на медвежьей шкуре, в её косматых объятиях. Иногда Шура в мечтах представляла встречу с желанным именно такой, или ей только казалось, что раньше когда-то приходили полузапретные видения о такой встрече – это не важно. В данный момент важным было то, что желанный сидел рядом, послушен, влюблён и чертовски доступен! По крайней мере, в данный момент. Этого и хотела Шура.

Она с наслаждением, граничащим с необъяснимым восторгом, упивалась почти забытым запахом мужского тела, будившего в ней самые сокровенные, самые похотливые вольготные желания. До сей поры, эти желания даже не мечтали овладеть сознанием девушки, и существовали, загнанные на задворки подсознания. А теперь, подкреплённые фантазией художника и чувствительными запахами, они рвались наружу, обнажая свою свирепую жадность и неутолимый голод, требовали воплощения в жизнь, чтобы исполнить радостный ритуальный танец на сплетённых воедино телах.

Шурочка стала с нетерпеливостью измученного жаждой путника, одолевшего ненавистную пустыню, срывать с этого источника живительных наслаждений одежду, впилась в его обнажённое мускулистое плечо мелкими хищными зубами очумевшей мурены. К тому же, как свирепая дикая кошка расцарапала гладкую шкуру попавшейся в лапы дичи.

Роберт, не ожидая подобного чувственного садизма, незадачливо крякнул, но вскоре в унисон подружке стал избавляться от ненужных мешающих тряпок, помогая Шурочке также освободится от излишней одежды, хотя для неё это было делом одной секунды. Он снова увидел обнажённое женское тело, красивую высокую и тугую грудь, претендующую на роль девичьей, округлый живот с мелкими шрамами, оставшимися от беременности, и ясно почувствовал клокотавшее в ней онгоновое пламя [3]женского желания. Это было, пожалуй, самое главное. Сжимая в объятиях, целуя, лаская, распаляя её, он не давал, однако, одерживать над собой верх в этом столкновении двух энергий, двух полюсов, двух ипостасей жизни и смерти.

Вскоре, чуть ошалевшие, но ещё не желающие отказываться от нахлынувшей волны сексуальных откровений, они перебрались на Шурочкин водяной матрац, раздольем своим позволяющий проделывать всё, что ещё можно было придумать в технике и тактике секса. Придумать что-нибудь новое было довольно сложно, но оба очень старались и вывернули наизнанку всю свою изобретательность.

Шура так расшалилась, что икона Оранты – Божьей Матери Управительницы, висевшая над матрацем, свалилась на них. И, как ни странно, именно икона их остановила. Даже не остановила, а заставила прервать неутихающее сексуальное священнодействие.

– Осторожней, девочка моя, – Роби взял в руки икону. – Ух, ты!.. Ярославская школа и, кажись, довольно редкого письма. Откуда это? Шестнадцатый век. Уникальная вещица, между прочим.

– Ты в этом разбираешься?

– Чуть-чуть, – поскромничал Роби. – Иконы – одна из моих специализаций. Эта выполнена энкаустикой, то есть восковой живописью, что среди ярославских мастеров в начале шестнадцатого века считалось верхом совершенства. Энкаустику потом переняли и другие иконописцы, но Ярославцев видно сразу.