Зоя Грэй - Эдичка

Дедушка был очень хорош собой, и я слышал, как бабушка сказала, что он обслуживал весь «Ленфильм» и еще какую-то студию документальных фильмов.

Сама бабушка происходила из старого дворянского рода, говорила по-французски и по-английски. Языки она выучила у своей мамы, моей прабабушки, а ту, в свою очередь, учили языкам гувернантки еще до революции. Что такое революция, я не знал, но знал, что это что-то ужасное, потому что, когда моя бабушка произносила это слово, ее прямо колотило. Как говорил папа, она даже не произносила его, а изрыгала, как огнедышащий дракон. Что сделала ей эта революция, я, конечно, не знал, но думаю, ничего хорошего. Сначала я полагал, что революция – эта какая-то злая тетка, и я спросил об этом бабушку. Она сначала долго смеялась, но обещала рассказать мне все, когда я подрасту.

Иногда, после прогулки в Летнем саду в Петербурге, когда мы возвращались домой по улице Чайковского, бабушка показывала мне старинный дом с красивым ажурным балконом и говорила, что до революции это был наш дом, и не только он, еще много других домов и три имения.

«Почему же она живет в крохотной квартирке, если у нас такой огромный дом?» – думал я.

Бабушка иногда увлекалась и начинала мне рассказывать, как они жили до революции. Она, конечно, мало что помнила, но знала все со слов своей матери и бабушки.

Иногда бабушка Варя доставала маленькую шкатулку и показывала мне старые фотографии, локоны волос, ленты и кружева. С фотографий на меня смотрели бравые военные и красивые дамы в шляпах.

– Видишь, Эдичка, – это тетя Нюся, моя тетя, а вот ее маленькая дочь, моя двоюродная сестра Муся. Она теперь живет в Париже, потому что Нюся вовремя уехала в Париж, когда эти люмпены пришли к власти, а моя мама осталась спасать имения. Это просто смешно, как люди не понимают, когда им грозит смертельная опасность. Царь, тот тоже досиделся до расстрела. Ой, ну что же я? Я же обещала твоему папе никогда не забивать тебе голову своими россказнями. Ну так вот, Эдичка, это все, что осталось от старинного дворянского рода.

Когда мы были в Петербурге, то всегда ездили на дачу в Солнечное, где я был по-настоящему счастлив. Я катался на велосипеде, бегал с ребятами по поселку и купался в Финском заливе. Дома на даче были примерно одинаковые, старые деревянные дома, едва видные из-за огромных деревьев. Здесь никто не убивался по поводу наведения идеального порядка в садах: тут можно было играть и бегать по траве, сидеть под деревьями. На всех дачах были огороды, где росли очень вкусные огурчики, клубника, картошка и еще какие-то овощи, названия которых я не знал. У бабушки на огороде росла большая тыква. Сама она в саду не работала. Все делал дядя Гриша, который жил в поселке постоянно и был кем-то вроде сторожа. Меня он звал Эдик-англичанин, всегда ставил меня в пример другим ребятам и говорил, что я настоящий аристократ.

У меня на даче был какой-то зверский аппетит, и я все время хотел есть. Бабушка и тетя Лена, которая жила на даче с нами, все время готовили и пекли. Если была хорошая погода, то я с ребятами убегал на залив. Залив был в пяти минутах ходьбы от дачи, а если бежать, то можно было добежать за две минуты. Я это точно знал, так как мы с ребятами бегали на спор. Вода в заливе была прозрачная и теплая, и можно было часами плавать, нырять, пока зубы не начинали стучать от холода. Бабушка или тетя Лена тогда махали руками и кричали, чтобы мы выходили из воды. Бабушка всегда приносила на залив обед. Обычно это были очень вкусные оладьи с яблоками, и огромная миска опустошалась нами мгновенно.

На даче часто бывали гости: бабушкины друзья из города, соседи по даче, родственники. Все всегда собирались на огромной веранде большого деревянного дома, где было очень хорошо и уютно. Здесь читали стихи, пели песни под гитару, пили чай и очень много спорили о чем-то непонятном. Мы с Мурзиком всегда засыпали на маленьком диванчике, с веранды меня никто не гнал.

Я плакал каждый раз, когда надо было уезжать в Англию. Я просил бабушку, нельзя ли остаться на даче насовсем, ведь в Англии было очень скучно, и я там был никому не нужен: ни маме, ни папе, а тем более моей английской бабушке Элле. Но, несмотря на все мои просьбы, всегда приходилось уезжать, и потом зимой, в Англии, мне долго снилась дача, и залив, и веранда, и я часто плакал во сне. Мама сказала, что я страдаю ностальгией.

Моя английская бабушка Элеонора – папина мама, – которую я очень редко видел, была членом какого-то Женского института и возглавляла многочисленные комитеты и подкомитеты и вообще была очень занята. Но в тот день, когда моя мама ушла из дому, она даже бросила варку джемов для летней деревенской ярмарки. Эта ярмарка была основным событием летнего сезона в деревне, в которой жила бабушка Элла и где она, по ее собственным словам, была столпом нравственности и культуры. Эта английская деревня совершенно не походила на русскую, где я бывал у бабушки Вари на даче. Итак, она бросила всю общественную работу и прикатила к нам на своем «ягуаре».