Александр Яблонский: Президент Московии: Невероятная история в четырех частях

Наташа подошла к нему, присела так, что их лица оказались на одном уровне, быстро оглянулась – не подслушивает ли кто: «Ты же понимаешь, что их всех убьют. И людей. И собак. Собак в первую очередь. Причем не будут отстреливать – пули тратить, а сгонят на стадион и будут давить танком и бульдозером. Так уже было… И они будут метаться, кричать, рыдать, визжать от боли, отчаяния, ужаса… И не верить, что это делают люди! Представь: огромное поле стадиона и шевелящаяся стонущая кровавая масса…

Оставшихся несчастных доброхоты забьют ломами, палками, лопатами – к этой забаве у нас привыкли… Что ты делаешь, Олег! Опомнись!» – «Не допущу»! – проревел он, и этот рык напоминал рык раненого волкодава.

То ли из-за дурацкого сна, то ли из-за переедания на ночь, но спал он хреново. Обедал, то есть ужинал нынче Олег Николаевич поздно. Весь день был забит делами, всегда неотложными и чрезвычайной важности. Так что перекусывал он на ходу тем, что подсовывала Анастасия Аполлинариевна, она же комиссар государственного порядка второго ранга: пара бутербродов с севрюжьей паюсной икрой, пара бутербродов с фуа-гра, тарелочка миног, пара хвостов омара (или, по-американски, лобстера, что звучало в российских просторах диковато), иногда котлетка по-киевски, горячий куриный бульон – чистый, как слеза. И пара рюмок водки – для бодрости, да и доктор рекомендовал. Вечером же ужинали плотно и не торопясь. Сначала под закуску к запотевшей водочке на бруньках шли нежинские «екатерининские» огурчики, моченые яблоки – антоновка, маринованные помидоры, капуста по-гурийски и рыбная смена: норвежская форель, жаренная с орехом пекан, севрюга холодного копчения с хреном, немного стерляди в вине, осетрина горячего копчения с лимоном, затем кавказская смена: лобио, сациви, поджаренный сулугуни и горячая солянка, к ней – маринованные сливы. От мясной смены он давеча отказался, лишь схватил пару ломтиков телячьего языка и копченую пилингвицу – так, для вкуса. Затем тарелочка-другая макарьевской приказчичьей ухи с мадерой и расстегайчиками. К ухе – бокал ледяного Sauternes. Потом подавалась за час открытая бутылка Chateauneuf-du – Pape, урожая 2015 года, к ней: отбивные телячьи котлеты – в тот вечер Олег Николаевич съел два котлеты – отбивные были толстые, в два пальца, по площади размером с большую тарелку севрского фарфора, потом – индейка, фаршированная гусиной печенью, трюфелями и зеленью, с хрустящей, как любил Чернышев, поджаристой кожей, загодя облитой коньяком и подожженной на спиртовке. После индейки – моченая морошка, брусника, клюквенное желе, маринованная дыня и сразу же – свежеиспеченный страсбургский пирог, изумительное творение, увенчанное горой, созданной из перетертого сливочного масла, гусиной, куриной и утиной печенки, трюфелей, замысловато уложенной зеленью и прозрачным, как янтарь, желе. Затем выкуривалась сигара и ассаже: кофе со сливками и коньяком Remy Martin Black Pearl Grande Champagne, а на сладкое чай с пирожками: в тот вечер были прозрачные пирожки с грибами, сыром, потрохами и курагой. «И сколько в тебя влезает», – шепнула Анастасия Аполлинариевна, и Олег Николаевич сделал круглые глаза: «На “вы”, на “вы”. Черт побери, стены имеют уши!» – отчетливо проартикулировал он, но комиссар госпорядка лишь ухмыльнулась и быстро, легко, точно провела рукой между его ног, и он вздрогнул, напрягся и замер… Впрочем, тут же обмяк, знал: отяжелевший, распаренный и задыхающийся после обильного ужина он ничего не сможет, да и не захочет.

В первый раз это случилось днем, и он был голоден, подтянут, энергичен. Комиссар вошла в его кабинет по окончании рабочего дня и доложила о своих должностных обязанностях по поддержанию здоровья Президента. Чернышев, честно говоря, растерялся и попытался обратить ее предложение в шутку, но фрау Кроненбах проявила недюжинную ловкость и стремительность, и не успел он опомниться, как Анастасия Аполлинариевна стояла перед ним на коленях, ее руки, облаченные в прозрачные и тончайшие перчатки – настолько тончайшие, что он ощутил тепло ее рук, в таких перчатках она когда-то, в другой жизни чистила мандарины, – совершали совершенно волшебные манипуляции. Никогда за свою долгую и насыщенную жизнь не испытывал господин Президент Олег Николаевич такого острого ошеломляющего наслаждения. У фрау Кроненбах пальцы были сильные, порхающие, моментально познавшие особенности его организма и импровизирующие на заданную тему, ладони мягкие, пружинистые, обволакивающие. Особенно впечатляло и возбуждало Чернышева несоответствие между бесстыдной откровенностью рук и отрешенным, холодным выражением лица, с ясным изучающим его реакцию взглядом и упрямо поджатыми сильными губами. Долго продолжаться это невыносимое блаженство не могло. Оно и не продолжалось.