Александр Покровский - Пес. Книга историй

Русь, а Русь, я ли не приветствовал тебя? Я ли не ликовал при одном твоем виде? Я ли не пел твои гигантские просторы – земли, пашни, леса и поля, овраги, излучины, горы, ущелья и степи с одинокими, неизвестно откуда тут взявшимися раскидистыми дубами, на которых посади в гнездо всего только одного пулеметчика, и он будет строчить и строчить – за синий платочек и за что-то еще.

Потому что не надеется он ни на то, что обед ему подвезут, ни на то, что смена ему наступит.

Он на себя только одного и надеется.

Вот только патронов бы ему хватило.

А зачем он строчит и кому это все надобно было, не объяснили ему, не поведали – посадили, показали, навели куда следует и оставили его одного.

Так что строчит.

Поливает во всю ивановскую.

Бьет. Плотно, хорошо, кучно бьет.

А вокруг благодать такая, что и слов не сыскать. Небо высокое-превысокое – а в нем облака – розовые, голубые, перламутровые.

Вот так глядел бы в них и глядел.

Упал бы со всей силушки молодецкой в густую траву навзничь и вперил бы свой взгляд изголодавшийся в несказанные небеса.

А они плывут себе и плывут, облака, значит.

А он все строчит.

И так ладно, так хорошо у него это выходит, будто родился он, появился на свет этот божий только что ради этого; и будто воспитала, сберегла его мать для такой вот минуты.

И слушаешь его и думаешь про то, что хоть бы хватило ему на все это терпения, дыхания и… патронов.

Главное, их бы хватило…

А тут он вдруг захлебнулся, остановился, затих, и сердце у тебя екнуло – неужто совсем, неужто конец ему, тому неведомому тебе пулеметчику, и нехорошо как-то; как-то по всему твоему телу нехорошо, но вот – вроде есть – но вот опять – и полилось, полилось – и опять он застрочил, и отпустило тебя, выдохнул ты: «Слава тебе господи!» – вот ведь, стреляет, поди ж ты, каково?

Видно, не сломить его.

Видно, дана ему какая-то неведомая, особенная сила, что достанет его пусть даже из-под земли, отыщет, поднимет, встряхнет, приведет в чувство.

А для чего?

А для того, чтоб он снова приник к своему пулемету и опять застрочил.

Любо мне все это, любо!

И дай-то ему, бедолаге, Бог!

Пошли ему, Господи, всевозможных удач и хранений.

И тебе пошли всяких удач, Русь моя несказанная.

Я не понимаю, почему надо сдавать анализ мочи только утром до завтрака в спецполиклинике.

Почему нельзя встать, наполнить ею баночку, закрыть ее крышечкой и принести с собой.

Нам и доктор так сказал, что надо, как утром встал, так сразу же и бежать, одевшись в шинель, в спецполиклинику, где в туалете с утра на специальной тележке уже будут стоять баночки-скляночки с наклеенными на них бирочками, куда с дальней дороги и следует немедленно помочиться, а потом на бирочке нарисовать свою фамилию.

А бежать надо в обледенелую гору, скользя и поминутно падая, а потом – с горы, а потом опять в гору и еще раз с горы.

А почему надо бежать? Потому что ссать очень хочется. И ты бежишь, бежишь, бежишь, преодолевая себя и поскуливая, бежишь, но тут вдруг наступает стоп, и ты со всего разбега тормозишь, а потом, раскорячившись прямо посреди дороги, ссышь – просто как из ведра, потому что иначе лопнет твой мочевой пузырь – вот!

И потом уже ты идешь, сначала неуверенно, оттого что пузырь твой от всех этих испытаний ноет не своим голосом, потом все лучше и лучше.

И наконец ты приходишь в ту самую спецполиклинику, где в туалете находишь тележку с установленными на нее сверху скляночками.

Берешь одну пустую и идешь в кабинку, чтоб наполнить, но не тут-то было – не писается тебе. Только две слезы и выдавил, а потому ты выходишь, находишь взглядом телегу со склянками, берешь с нее понравившийся тебе уже наполненный кем-то образец, читаешь с удовольствием фамилию, хмыкаешь и отливаешь из нее немного к себе в скляночку. И так несколько раз, с разных мест, говоря при этом: «От этого не хочу, а вот от этого можно попробовать!» – чтоб незаметно было. Потом еще и из-под крана водой все это разбавляешь, чтоб, значит, цвет немного поменять, после чего и вздыхаешь от общего облегчения.

Но тут в туалет врывается кто-то с мороза, возбужденный, веселый, и он выхватывает у тебя твою скляночку со словами: «Чуть не обоссался совсем, представляешь! Эти доктора ну полные мудаки! Чуть, бля, не лопнул! Пришлось ссать прямо на проезжей части! Дай отолью!» – и он отливает у тебя из скляночки, добавляет еще из других, смотрит на свет, как алхимик, говорит: «Посветлее бы!» – и сейчас же тоже разбавляет водой из-под крана.