Маргарита Олари - Хорошая жизнь

Люблю женщин, сплю с женщинами, убеждена, спать с женщинами нельзя, не относя свое убеждение к морали или религии. Моя мораль и есть моя религия, я задыхаюсь в ней потому, что все еще умею выбирать. Не удавалось объяснить Вере, не занимаюсь самоедством, проводя жизнь между церковью и борделем. Вера, нам не следует спать, давай сохраним отношения. Почему же, изумляется она, ничего здесь такого нет, мы сохраним отношения. Больше здесь действительно ничего такого нет. Ни такого, ни другого. Не удавалось произнести, Вера, ты для меня бордель. Форменный бордель со смысловой нагрузкой, все равно останется борделем. Как можно рассчитывать на преданность проститутки. Не удавалось, не складывалось, не произносилось простое «нет». Не выговорить, Вера, хочу с тобой спать, но не хочу с тобой спать. Морочь мне голову, соблюдай дистанцию, чтобы я домогалась тебя, чтобы ты сдалась, чтобы случилось то, что случилось, чего не избежать. Не занимаюсь самоедством, нет, не занимаюсь. Не объяснить ощущение замкнутого круга, вторичности происходящего. Никто не остановится, у нас лишь слабая надежда, что остановят, когда из борделя пойдем в церковь, не наоборот.

Пожилая монахиня торгует свечами, летом ходит в валенках, зимой в ботинках, при этом боится простуды, обматывает себя газетами, поверх газет надевает рясу. Меньше не простужается, зато при ходьбе издает приятное шуршание. Во время трапезы нагревает селедку, соленые огурцы, помидоры в кружке чая. Суп в алюминиевых тарелках такой же обжигающий, как чай, но в супе селедку монахиня не нагревает.

Инокиню-швею, трепетную лань, сильно напугал волк. Лань сутки простояла над зеркальной гладью озера, пытаясь имитировать волчий оскал, удалось. Она не любит меня, но неприязнь выказывает редко. Иногда презрительно бросает, цыганская морда, таким как ты место не в монастыре, на большой дороге. Подходит просить прощенья, ее не интересует моя реакция. Подходит внезапно, внезапно извиняется, быстро уходит. Четыре года шьет для меня подрясники, рясы, наступает волку на горло.

Другая инокиня три года ненавидит меня люто, жидовская морда, я тебя придушу. Ей кажется, моя еда слаще, постель теплее, послушание проще, одежда лучше. Она не похожа на лань, брутальная, с цепким, холодным, пугающе пустым взглядом. Игуменья внушает, за хамским поведением скрывается легкоранимая душа. Не верю. Инокиня страдает размашисто, со слезой, вместе с ней страдает весь монастырь. Привозят небольшой токарный станок, почти игрушечный, инокиня просветлела, печаль отступила. С тех пор она точит на своем станке, наверняка нужное точит, вышел счастливый конец. Если ей становится тоскливо, точит тоскливо. Настоятельница приняла мудрое решение. Не помню, точила ли инокиня, когда решила задушить меня. Игуменья оказалась рядом, спасла. Чуть позже инокиня предпринимает еще одну попытку, опять неудачно, мне не хочется подставлять щеку. Случившуюся между нами потасовку сестры обсуждают неделю. Нас отправляют в разные скиты для покаяния. По возвращении инокиня смотрит уважительно. Еще бы, я хладнокровно оборонялась тяжелой кастрюлей. Чуть позже Игуменья затевает очередное расселение по кельям, инокиня просит поселить нас вместе, к счастью, ухожу из монастыря раньше.

Валя самая живая сестра, мы дружим. В монастырской гостинице живет ее мать, пожилая, тщедушная женщина. У нее четверо детей, двое в миру, двое, Валя и ее брат, в монастыре. Брат Вали сошел с ума после развода с женой, пребывание у нас для него удачное решение. Он не остается без присмотра, метет монастырский двор, разгружает фуры, помогает рабочим в мастерской. Мать Вали всегда занята на кухне. Несколько лет до моего появления в монастыре и четыре года при мне выполняет самую тяжелую работу. Относится ко мне тепло, справляется о лекарствах, разговаривает просто, заметно стареет. Остальные сестры в порядке послушания делают монастырь похожим на мир, откуда бежали. Думают, строгий пост проводит четкую грань между ними, без пяти минут небожителями, и остальными людьми. Валин брат убьет свою мать топором. Риточка, посмотрите, у меня сыпь на теле, наверное, чесотка. Сестра Екатерина, сыпь у вас от нервов, пейте капельки успокоительные. А поможет. Обязательно поможет, только не пейте много, следите за давлением. Риточка, все прошло, вы правильно сказали. Да, правильно. Валюшина мать обеспечивала быт небожителей. Собирала в трапезной объедки. Донашивала чужие подрясники. Ютилась в гостинице, кишащей тараканами. Считала себя грешной, лучшей участи недостойной. Умерла страшно, но в нашей отшельнической казарме она была единственным небожителем.