Владимир Голубев - Зибровский водяной. Сказы

Миновал год. В конце августа в городке проходила ежегодная ярмарка, на которую съезжались не только крестьяне с окрестных сел и деревень, но и купцы почитай со всей Руси. В это время весь окский берег у Тешилова был заставлен несметным количеством кораблей и лодок! По улицам в толчее было невозможно протиснуться из-за сотен подвод с мешками, горшками, курами и поросятами. Кругом шла бойкая торговля – кто-то торговал дорогими и знатными товарами, а кто продавал выращенное на полях или сделанное в мастерских. Были и бедняги, что спускали на торгу последнее с себя.

Купцы и приказчики расхваливали свой товар. Кто давал пробовать невиданный инжир и сладкий изюм, кто поил китайским чаем, а кто армянским вином. Следом за выгодными сделками спешили вприпрыжку хмельное пиво и сладкий мед – ведь купцы и крестьяне весело обмывали сделки. По улицам частенько рыскали женщины, разыскивающие загулявших мужей, братьев или сыновей.

Портной Митька на улицу почти не выходил, а всё время работал не покладая рук. Лишь раз он выбрался на ярмарку, где закупил новых иголок и крепких ниток, бисера и кружев, всякой материи и парчи. Теперь дённо и нощно доделывал срочные заказы – четыре платья для купеческих дочерей и два красных кафтана для городских стрельцов – Федота-Усача и Родиона по прозвищу Смелый.

– Мить, ты отчего такой грустный, а? – после обеда спросила Янка. – Почему печалишься? Может, мои щи не нравятся или гурьевская каша не сладка?

– Да не грустный я, – не поднимая головы от шитья, отвечал портной. – И каша отменная, я ж ещё добавки просил. Аль запамятовала?

– Да не забыла… Может, сходишь на ярмарку, развеешь там свою грусть-печаль да прогонишь из сердца злую тоску, – неожиданно предложила Янка и засмеялась. – Посмотришь на озорных скоморохов в дурацких колпаках с бубенчиками. Мне-то нельзя на веселье, поэтому хоть ты сходи. Только пообещай, что обо всём мне подробно расскажешь. Мне ведь страсть интересно, как люди веселятся и песни поют.

– Эх, жаль нельзя взять тебя на улицу, вот бы мы гульнули… Ну ладно, так и быть, схожу на торжище. Но что-то на сердце у меня тревожно, чувствую, словно внутри меня спит поганая змеюка, чуть только я шелохнусь – тотчас разбужу гадюку!

– Милый, какая гадюка! Собирайся-ка поскорей да надень-ка новую рубашку, что я своими руками вышила огненными нитками, где олени под деревом! Ведь все пальчики поколола, пока робила.

– Ладно, обновлю рубаху, эх! Была не была, чай один раз живём-то, правда, Янка? Моё дело ребячье – весёлое да хмельное!

– Так и я о том же, милый. Гулять – наука не хитрая!

– Вернусь, обо всём тебе расскажу да ещё гостинцев принесу – настоящих медовых пряников! Работу доделаю завтра, глядишь, за ночь никуда не убежит, чай не волк! А когда завершу шитьё, махну на зибровский берег, нарву тебе цельную охапку жёлтых тюльпанов!

– Летом ночи коротки, не задерживайся. А цветы я буду ждать!

Митька вышел из дома и, надёжно закрыв калитку, отправился на торг вдоль деревянных заборов, кустов сирени и жасмина. Выйдя из родного переулка, оказался среди подвод, где горшечники просили серебро за глиняные черепки, да отдавали за медяки. Толкаясь, пробился сквозь толпу дальше на площадь, где прикупил супруге пару пряников и спрятал их под рубаху, чтоб не пропали в толчее.

Ходил-бродил наш Митька, глазел на заморский товар да и повстречал друзей-приятелей.

– О, сколько лет, сколько зим? – кричал портной.

– Привет, Митька! Давненько не встречались, почитай после твоего возвращения с того света! – шутили приятели.

– Ну что, айда в кабак, горло промочим!

– Смотрите, как заговорил наш тихоня! Пошли!

Вскоре подобралась весёлая компания: выдался пир горой, только успевай подноси пенистый мёд да хмельное пиво, да не ленись закусывай малосольным огурчиком и капустой квашеной. Так час за часом летит, пока бутыль с вином стоит, никто за временем не следит.

Глубокой ночью Митька заковылял в сторону дома. Хорошо его подвязался проводить, а не бросил в канаве какой-то приезжий купец. Зато всю дорогу собутыльник спьяну тараторил на ухо портному:

– Опостылело мне торговать! Хуже пареной репы эти ярмарки и торги. Эх, чёрная тоска вцепилась в горло, не даёт дух перевести. Ну, посуди сам – кого я лицезрю цельными днями, а, Митька! Необразованных крестьян, грубых и похабных работников, что только и знают лодырничать да норовят обобрать меня до нитки. А сердце, слышишь, портной, сердце моё просит иного – горнего, вышнего – понимаешь?