Ринат Валиуллин: Повесть о настоящем Шарике

– Это не дружба, это любовь.

– Тогда сочувствую, – изобразил он мину, опустив уголки губ. – Так ты пережила уже?

– Ну, более-менее.

– Кислый какой-то.

– Ты про мой вид?

– Я не настолько искренен. Я про кофе. Знаешь, что может уберечь женщину от депрессии, кроме любимого мужчины и горького шоколада?

– Вера в собственное обаяние.

Дверь еле поддалась, я с трудом протиснулся внутрь квартиры. Всё пространство было забито котом, по стене протиснулся к кухне, сел кушать. Кругом был Том и вещи, что он перепробовал.

– Том, тебе не кажется, что тебя здесь слишком? Не мог бы ты полегче, собраться, что ли, тебя раздуло, ты в моей жизни занял слишком много места. Куда ни глянь – везде твой мех, твой пух, твоё влияние, твой след.

– Да, не раздуло, а поправился. Всё это нервное. Сегодня думал то же самое, похоже, мысль у нас витала одна на двоих: вас, людей, так много в моей жизни, не жизнь, а сущий ад. Всё время вы и ваши ноги. Вот следствие – расстроился, съел ваш годовой запас.

– Надо что-то с этим делать, – продвинулся я вглубь квартиры.

– Надо, только лениво, – хотел кот потянуться, но задел гардины. – Может, ну его, хозяин, ляжем спать. К утру ты как-нибудь привыкнешь. А то, что меня много, кстати, не так уж плохо. Теперь ты можешь меня погладить, так между делом. Тебе же это нужно, не придётся даже звать. Том повсюду.

– Ладно, – смягчился я. – Только сразу договоримся, что ты не будешь меня притеснять ни в правах, ни в пространстве.

– Идёт.

– Есть будешь? Ах, да, извини, совсем забыл, – смутился я.

– Я уже от пуза, – заржал в усы кот. Он отодвинул от себя пустую миску и, облизнув небритую харю, изрёк: – Чувак, сигареткой не разживёшься?

Рот мой завис на минуту. «Начинается дискриминация», – подумал я про себя, глядя в его усы, протянул ему одну и помог прикурить.

Он, затянувшись всей грудью, продолжил:

– Всегда хотел понять, отчего люди с таким удовольствием курят после еды. Нет же в этом большого кайфа, – недовольно смотрел он на сигарету.

Я, роя и не найдя в затяжке достойный ответ, посмотрел на свою сигарету и промолвил:

– Ты это дело бросай! В чём прелесть курева после обеда – объяснить невозможно, но чтобы это понять, советую то же самое сделать после встречи с подружкой в постели.

– Что с тобой, Муха? Ты вся дрожишь, – встретил Шарик Муху после работы.

– Любовь меня не греет, Шарик, – прижалась она к нему и, посмотрев преданно друг другу в глаза, они затрусили дальше по аллее.

– Хочешь, я подарю тебе радиатор?

– Вот, и ты меня не любишь.

– По крайней мере, ты сможешь спокойно перезимовать, – проигнорировал он её упрёк.

– В чём измеряется настоящая любовь, Шарик?

– В детях.

– А дети в чём?

– В колясках.

– Мой уже вырос из коляски.

– Тем более, он же должен тебя любить? – вспомнил Шарик про своего.

– Ну, по-своему, да.

– А по-твоему?

– А по-моему, он хуже стал учиться.

– Так надо с ним поговорить по-мужски.

– Как я могу говорить с ним по-мужски, если я его люблю? Да и какой там разговор. Переходный возраст. Угловатый какой-то, обидчивый, замкнутый. Захожу к нему в комнату и что я вижу? Шкаф, компьютер, стол, ребёнок в четырёх стенах, две из которых «Я не знаю», две – «Всё нормально». С ним либо лаяться, либо молчать: «Уроки сделал?» – «Сделал». – «Показывай!» «Как там в школе?» – «Нормально». – «Точно нормально?» – «Всё нормально!» Вот он ответ, удовлетворяющий обе стороны, – вздохнула Муха.

– Вот оно, общение между поколениями, – понимающе кивнул Шарик. – Значит, ты правильно воспитала его, такой же сдержанный, как папаша, никто ни к кому не лезет в душу, – вспомнил, что путь к сердцу женщины лежит через её ребёнка.

– Да, он с детства такой. Однажды мы его с отцом в шутку спросили, когда ему было четыре года, кем бы он хотел стать? Знаешь, что он ответил? – продолжала хвалится находчивостью своего отпрыска мать. – «Никем, никогда, нигде, не хотел бы, не хотел быть похожим на то, что с вами случилось, останусь собой».

– Сам себе на уме, – снисходительно согласился Шарик. – Как же вы с ним ладите?

– У нас визовый режим между государствами, где дверь, как таможня, нас разделяет. Такое своеобразное недоразвитое доверие, – с сарказмом тявкала Муха. – И знаешь, что он мне на днях заявил? Что мы ретро, что живём мы неправильно, что нас пора в комиссионку. Как же он сказал-то? Тупо живём, – вспомнила мать.

– Тупо? – задумчиво протянул Шарик.