Ирина Щеглова - Родовое проклятие

Да, уж, знаю. Родная кровь. Клавдя выучила.

– Я дюже хорошо по картам вижу, если кто потерял чего, или украли. Сразу скажу, где искать, рассказывает Натуся. – А сны ты можешь разгадывать? – неожиданно обращается она ко мне.

«Началось! Предупреждали же! – с опозданием спохватываюсь я. – Сейчас начнет про Шурку рассказывать, как летала с ним по небу».

– Нет, не понимаю я в снах. И карт в руки не беру, зарок дала.

– И правильно, грех это, – соглашается Натуся, – Я вот, жизнь свою всю прогадала и сабе, и Шурке свому. Клавдя сны хорошо разгадывала. Бывало, спрошу чего, она вмиг расскажет.

Клавдя не только разгадывала, она еще и видела вещие сны. Великая сонница была, еще смолоду. Когда молодежь в комсомол загнали, она все видела поле большое и двое мужчин высоких: один белый, а другой черный; к ним людей длинная вереница движется, и делят они тех людей между собой. Так-то делят, а некоторые посередке остаются. Клавдия тоже к Белому, было, собралась, а он: «Нет, – говорит, – подожди». И осталась она ни с тем, ни с этим.

Во время войны завод, на котором работала Клавдя, эвакуировали, пришлось срочно уезжать. Комсомольский билет и другие документы она зарыла в саду, в жестяной коробке, было такое распоряжение от властей.

Когда вернулась Клавдя, да нашла свою коробку, там истлело все. В ту же ночь сон повторился, но теперь Белый ее к себе взял…

А документов никто не спросил, война все скрыла.

Как-то умерла соседка Клавди, а они подружки были. Клавдя в отъезде была, и старушку без нее схоронили. Клавдя как приехала, так к родственникам побежала:

– Рассказывайте, как схоронили, в чем?

– Все, – говорят, – честь по чести: и платье, и платочек, и тапочки…

– Эх, жаль, что я не видела, не проводила, – Сокрушалась Клавдя, все боялась, что подружку не так обрядили, что будет она обижаться.

Ночью проснулась Клавдя, вроде, позвал ее кто. Подошла к окошку, а там дедушка седенький стоит, в платье, как у попа, борода длинная… Смотрит на Клавдию и спрашивает:

– Ты, раба Божия, хотела посмотреть, как твою подругу без тебя обрядили?

Клавдия молчит, только головой кивает: «Я, – мол».

– Ну, смотри.

И прямо с неба, к окну Клавдии гроб опустился, а в гробу бабушка новопреставленная лежит. Как глянула Клавдия и не испугалась. Все убранство у подружки в порядке, все, как надобно.

– Посмотрела? – старичок строго спрашивает.

– Да, – отвечает Клавдия, – спасибо.

– Ну, оставайся, с Богом!

И исчезло все. Стоит Клавдия у окошка, глаза кулаками трет, а потом смекнула, что ни кто иной к ней являлся, как сам апостол Петр! Упала она перед образами, крестилась, крестилась… Утром, едва забрезжило, к соседям бегом, побежала.

– Знаю, говорит, – в каком виде подружку схоронили. И рассказывает: так-то и так-то. Соседи только дивятся.

Карты Клавдия тоже знала, но любила приговаривать:

– Карта – что? Картинка! Ты на человека смотри, он тебе сам о себе все расскажет.

Умерла Клавдия как-то странно. Нашли ее в сенях, возле скамейки, как будто сидела она, а потом упала и осталась лежать в той же позе. Поговаривали, что убил ее племянник Шурка, но делу почему-то хода не дали…

Натуся чужую смерть за версту чуяла. Как кому умереть, так она с утра приказывала лампадку у образа зажечь. Бестелесная совсем стала, не слышала ничего, а про лампадку никогда не забудет. Вот средняя сестра Авдотья отдала Богу душу, двести верст друг от друга жили сестры; перед тем, как телеграмму получить, лежачая, слепая и глухая Натуся заставила-таки ходившую за ней родственницу лампаду зажечь…

– Когда помру, буду за вами приглядывать, хорошо ли вы все исделаете, – предупредила Натуся перед смертью.

В гробу она лежала с полуприкрытыми веками, словно действительно подсматривала.

Так торопилась рассказать, что запыхалась, задохнулась, словно боялась – перебьют, не выслушают, не дадут сказать. Замолчала, отдышалась, прислушалась к самой себе, к ним…

– Я не вру, – сказала тихонько, – У нас в семье все женщины такие… Знаете, когда я сына рожала все мои тетки, бабки и мать видели очень похожие сны: меня, голую, на берегу реки, и вся я в крови. Кесарево сечение я сама себе напророчила. Во сне я себя тоже видела голой, в огромном ангаре, стою я под душем, а вода еле бежит…

И еще:

Мы тогда уже жили с Сергеем. Был самый конец мая, канун Вальпургиевой ночи. Я проснулась, словно кто-то настойчиво будил, раскрыла глаза, а комната вокруг меня сомкнулась сферой, и свечки горят, тоненькие, много. Сзади навалился, дыханием обжигает, смеется в ухо.