Ирина Щеглова - Родовое проклятие

– Помню, как не помнить, – соглашается сестра…

… она летела над землей, невысоко так, чтобы я могла хорошенько разглядеть ее черные волосы и волны василькового платья, красиво развеваемого встречным ветром. Она была как нарисованная акварелью картина, и все-таки живая, смеющаяся, удивительная. «Фея» – подумалось.

Она смеялась и звала меня.

«Вот бы и мне так летать» – и побежала следом за васильковой женщиной. Это было нетрудно: она летела медленно, оборачивалась, улыбалась ободряюще и взмахивала полной рукой: «за мной, за мной…»

«Волшебница! Она научит меня» – я бежала и бежала, пока, вдруг не потеряла ее из вида.

Полуразрушенный дом, с пустыми проемами на месте окон и дверей; у стен не было крыши, она провалилась внутрь, но я все-таки вошла.

Сразу почувствовала ее за своей спиной. Хотела обернуться, но она взяла меня за плечи и не позволила.

Кто-то был еще. Мы не одни стояли среди почерневших обломков стропил, слежавшейся древесной трухи, кирпичных обломков, лежалого мусора. Рядом был еще кто-то, и этот кто-то приблизился.

– Стой, – прикрикнула черноволосая, – я должна тебя убить!

Я не поверила. Это было похоже на игру, она улыбалась за моей спиной, я чувствовала ее улыбку.

– За что? – чуть нервничая, спросила я.

– Так надо, – она продолжала крепко держать мои плечи, а может, уже и не держала, только я не могла пошевелиться.

– Куда бы тебя ударить? – Она размышляла вслух и решила, – в левую лопатку… Сначала я уловила движение воздуха кожей на затылке, и внезапно, словно отстранившись, увидела как красивая женщина в ярко-голубом платье занесла нож для удара и точно примериваясь, медленно опустила его к спине девочки, коснувшись лезвием левой лопатки.

Тот час сама я ощутила прикосновение холодного острия, кольнувшего кожу.

…

Я ловлю себя на том, что продолжаю говорить, уткнувшись в спину впередистоящего человека. Я не знаю, слушает ли он меня, слышит ли… А, возможно, так же как и я грезит наяву своими воспоминаниями, то погружаясь в нереально далекое, то возникая вновь здесь и, чуть шевеля губами, торопливо собирает вязь событий, пытается соединить, воссоздать себя, вспомнить… Я не хочу мешать ему, поэтому поворачиваю голову чуть вправо, мне даже чудится очертание профиля, чуть склоненная голова… Ну да это неважно, ведь тепло другой руки, прижатой к моей руке более реально, чем беспомощное в темноте зрение…

…

В семье она была старшая – Натуся. Грамоты совсем не знала, может, поэтому замуж так и не вышла; а ребеночка родила себе от пришлого мужика. Война была, мужиков и не осталось совсем; вот как-то прислали из города в колхоз рабочих, чтобы помогли на уборочной. С одним из этих приезжих и сошлась Натуся.

Вдвоем с Клавдей они воспитали Шурку.

Шурка Мещеряков, дядька мой двоюродный, красавец, белокурый, голубоглазый, росту в нем под два метра. Везде первый, лучше всех учился, а после окончания школы поступил в Тамбовское летное училище и стал летчиком-инженером. Стал, да ненадолго. Запил. От полетов его отстранили, перевели в диспетчеры. Командование уговаривало его лечится, но он не согласился, обиделся, домой в деревню к матери уехал.

– Это она сама его спортила, – шептались соседки, – исделала яму, чтобы с ей осталси.

Вот он и остался, до самой своей смерти, так ни на шаг от матери и не отошел. Смертным боем бил, а Натуся все жила, высохла, в чем только душа держится…

– Ведьма она, – твердил Шурка, – Уж кому знать, как не мне. Ведьма и есть. Сама мне подливала, чтоб я от дома никуда. По рукам и ногам скрутила. Она и вас всех родственничков похоронит, посмотрите!

Грозил Шурка, а сам умер, не дожив до 50-ти.

Натуся поставила на могиле сына гранитный памятник.

– Шурка летчик был, он гордилси, – поясняет она.

Весь дом у Натуси увешан образами, она исправно ходит в церковь и постится…

– Погадай мне, Натусь.

– А и давай, пораскину…

Затертые, до бахромы, карты аккуратно раскладываются сухими, коричневыми, не женскими руками. Много этим рукам на своем веку поработать пришлось… Вот, туз пиковый лег «на сердце», валет пик «под сердце»; и еще чернота: девятка с дамой.

– Удар мне, что ли? – спрашиваю.

– Где? – Спешит оправдаться Натуся, – Нет никакого удара. Тута табе любовь с постелей и королей марьяжных, эвона, целая куча. Женихов-то… Известие получишь, денежное, – она говорит, а сама посматривает на меня, быстро-быстро, – Аль понимаешь расклад-то? Кто научил? – спрашивает настороженно. И ее птичья лапка с пергаментной кожей, будто ненароком смешивает карточный крест.