Татьяна 100 Рожева - Можно (сборник)

Анатолий Михайлович закинул в себя рюмку. – Давай! Вот уже полтора года, как он на меня наплевал, считает, что ему это все не нужно.

– И вы отпустили?

– Я не мог по-другому поступить, зачем мне его загонять в эти шоры, я работаю тут не из-за денег. Мне просто интересно. Я двигаюсь, я конструирую, опять заявки, патенты, борьба с конкурентами, то есть жизнь. Я человек активный. А у него есть свой бизнес, он занимается инвестициями, и довольно успешно. Сейчас у него школы в Англии, в Голландии, в Омске, Томске, в Донецке по боевым искусствам. Это уже образ жизни. Он чемпион мира, причем в такой ветви Вин Чуня, он сегодня третий в мире. Там есть патриарх, которому восемьдесят два года и который еще работает на татами, за ним его ученик, и Толя третий.

Анатолий Михайлович сдвинул себя по деревянной лавке к комоду, достал из ящика трубку и табак. Не спеша набил ее.

– Я начал трубку курить в тридцать два года. Я тогда был молодой генеральный директор. На служебной машине, с водителем, фраер, этого уже не отнимешь, порок врожденный. Самоутверждение. Хотя, нет, у меня больше энергии занимает даже не самоутверждение, а состояние души, которое я в данный момент испытываю. Чего мне вые**ваться, если я генеральный директор самого большого предприятия в городе, областного центра на Украине. Все меня знают. И никакой уникальности в моих действиях и в себе я не вижу. Я в себе копаюсь активно, какая – то неудовлетворенность всегда была, желание доказать что-то себе.… Именно себе. И еще какое-то сверхличное самоутверждение, я себя испытываю по-разному. Я семь лет назад погружался и получил первую степень дайвера, двенадцать лет назад поехал на Эльбрус кататься на горных лыжах, и не то, что что-то хочу достичь, я считаю, что это те элементы, которые дают мне жизнь. Я человек средних возможностей и способностей, я себя не переоцениваю, я знаю границу своего достоинства, и я не лезу выше того, что могу, то есть фанаберии отсутствуют всякие. Это и есть моя маленькая политика и маленькое преимущество, как личности, как человека, который может очень грамотно и трезво посмотреть на себя со стороны. Это очень важно. Лучше недооценить, чем переоценить свои возможности. Для овнов, я овен, это очень тяжело – морально психологические потери на любом этапе своего развития.… Вот талии у меня нет и в этом вся грусть человечества…

– Анатолий Михайлович горестно выдохнул дым, сделавший его бесцветные глаза сизыми.

– Почему Вы уехали с Украины, если там карьера складывалась? Что произошло?

Он посмотрел на меня с сизым интересом:

– А ты действительно, неплохая журналистка. Чуешь, куда ветер дует в разговоре…

– Спасибо. Так что произошло? Что вас заставило уехать?

– История одна произошла. Влип я, в общем, в историю.…Отмечали какой-то праздник с моим товарищем, его дамой и подругой этой дамы. Я еще женат на Толиной матери был. Что ты так смотришь? Да, я никогда не был образцом нравственности!

– Никак я не смотрю. Просто внимательно слушаю.

– Хорошо. Ну, в общем, пили, ели, все культурно. Мой товарищ со своей дамой несколько раз уходили в комнату – пообщаться. Общались так, что в холодильнике водка чуть не разбилась, стена ходуном ходила. Снова пили, ели, танцы, анекдоты.…Потом товарищ пошел провожать свою даму, а подруга осталась у меня. Я и решил, что она тоже не против. Куда уж ясней то? Сама осталась. Но когда вошел в нее, она давай орать как свинья резаная, кровища у нее оттуда хлынула, соседи прибежали, милицию вызвали. Она заявление на меня подала, что я пытался ее изнасиловать с «особой жестокостью», как было написано – до сих пор помню, и порвал ей там все. В общем, жуть.… Ну и слава обо мне пошла нехорошая, городок то небольшой. Откупился, конечно, но уехать пришлось. Жена с сыном к своим подалась, а я в Москву. Так вот жизнь повернулась….

Он встал, хрустнув коленями.

– Засиделся я.… Пойдем, поплаваем! – Он вышел и крикнул мне от бассейна «Водичка – что надо!»

Потом снова заглянул в столовую.

– Переодеться можешь в душе, если уж так стесняешься меня и голой не хочешь плавать.

Анатолий Михайлович перепахивал голубую гладь бассейна полными негнущимися руками. Седые усы залипали при каждом гребке на его раскрасневшихся щеках. Я хотела возмутиться, что он плавает без шапочки, но вспоминала, что бассейн его собственный.

Он поплыл кролем, вынимая из воды раскрытый рот, на котором как водоросль на гроте, повисала седая мочалка усов. В голубой воде его руки казались сиреневыми. Я старалась не мешать ему, но он норовил при каждом удобном случае прижать меня к кафельной стенке и облапать.