Елена Радецкая: Нет имени тебе…

Если бы я была художницей, я бы это нарисовала.

Для нынешнего праздника мастерские не делали ни одного костюма Екатерины, но таковой они приготовили для спектакля «Малахитовая шкатулка». Пока Додик ходил за ним, я рассматривала перчатки, трогала дорогие ткани, примерила несколько шляпок, запустила руку в обувную коробку, полную стразов и просеяла их сквозь пальцы. Прямо на полу была навалена воздушная гора разноцветных юбок, а на вешалках висели дивные наряды.

Одно с пышной юбкой, узкими рукавами до локтя и многослойными кружевными манжетами, в гирляндах, бантах и букетиках так заворожило меня, что я скинула все, кроме трусов, и напялила его. Платье было как раз по мне. Мадам Помпадур да и только. Карнавальная пастушка. Не хватало разве что посоха, перевитого розами. Справиться с молнией не успела, появился Додик с грудой тряпья на вытянутых руках, да так и застыл на пороге. Я осталась довольна произведенным эффектом.

– Застегни молнию.

Повернулась к нему спиной и услышала шуршание ткани: Додик выронил облачение Екатерины Великой. Молча, непослушными пальцами, он начал застегивать молнию, но она не поддавалась, и руки его скользнули по спине к груди. Он прижался ко мне, дрожал, словно пятнадцатилетний подросток, и меня прожгло током внезапного и острого желания. Мы лихорадочно пытались освободиться от платья, но никак не могли стащить с рук узкие рукава, потому что одновременно обнимались, задыхались от поцелуев, а я к тому же пыталась расстегивать ему рубашку и брючный ремень. Трещала рвущаяся ткань платья, мы сопели и пыхтели, как бегемоты. Споткнувшись о кучу разноцветных юбок, рухнули в нее и потонули в ворохе тряпья, и уже не пытались снять платье, теперь нам ничто не могло помешать. Только быстрее, быстрее!.. Наконец-то!.. И тут все закончилось.

Щеку нежно царапала тонкая жесткая материя, на которой я лежала, а еще я видела окно и голубя, он прохаживался по подоконнику и заглядывал в комнату.

И попутал же черт!

Я уже собиралась спросить, не намерен ли Додик заснуть на мне, но он отвалился, а я одернула юбку, и совсем некстати меня одолел смех. Перевернулась на живот и впилась зубами в ткань, но скрыть сдавленное хрюканье не удавалось. Смеялась я над собой, и над этой дурацкой ситуацией, в которую попала. Додика обидеть не хотела, но кто сказал, что скорбное молчание в подобный момент пристойнее веселья.

– Мы с тобой… – пыталась я говорить сквозь смех, ласково похлопывая его по плечу, – мы с тобой… сплетясь, как пара змей… обнявшись крепче двух друзей… упали разом…

Он тоже попробовал хохотнуть.

Где ж твоя былая самоуверенность, мальчик? Стало его жалко. Погладил меня по шее, по плечу, по груди, похоже, собирался реабилитироваться. О, боже… Ничего ровным счетом мне уже не хотелось. Закрыла глаза. Открыла. Встала, без труда сняла платье. Опустилась в груду юбок, медленно притянула его к себе и стала осторожно целовать и ласкать.

Неуклюжий, неловкий, как железный дровосек, в его руках не устроиться, не угнездиться. Отбарабанил свое и, кажется, доволен, даже горд. Старался, как мог. Наверное, зеленым девицам, вроде той, что встретилась на лестнице, понравилось бы. Впрочем, кому ж такое понравится… Ему нужна учеба, вот только учительницей его я становиться не собиралась.

– Ну как? – спросил с надеждой.

– Что «как»?

– Как тебе?

– Все лучше и лучше, – говорю, и мы смеемся.

Потом Додик сидит на полу, удрученно рассматривая платье, которое мы с ожесточением пытались сорвать с меня, и, наконец, тряхнув головой, заявляет:

– Плевать, девчонки зашьют.

Я расчесываю свою гриву с бронзовым отливом, и ее пронизывают солнечные лучи.

– Ой! – восклицает Додик. – У тебя ж изумрудные искры в волосах! Ей-богу! Подними-ка их расческой… Ни фига себе!

Когда-то это подметил мой покойный муж, но о нем я вспоминать не хотела.

– И где же императорское платье? – спрашиваю.

– Полный облом, – сконфуженно говорит Додик. – Видимо, отвезли заказчику. Вот единственное, что обнаружил…

Я рассматриваю воздушное чудо с юбкой на кринолине, с широкими кружевными оборками, розовое с фиолетовым. Он обряжает меня с явным удовольствием, перевязывает лентой через плечо, привешивает бант с брошью и утверждает, что это звезда ордена Екатерины, хотя и намека на звезду в ней нет. На плечах и спине закрепляет мантию, отороченную горностаем. На шею надевает жемчужное ожерелье, на голову диадему с жемчугом. Крупная каплевидная жемчужина висит надо лбом. Потом оглядывает меня, хватается за голову и болезненно морщится.