Мария Сухотина - За жизнь. Очень короткий метр (сборник)

Далее встал вопрос о фигурантах дела. Разоблачения вышли под псевдонимом; реальный автор был в Москве. Главред от перестроечных заблуждений стремительно оправился: сразу ушел в отпуск, причем как бы еще за несколько дней до публикации, и растворился. Его зам вдруг обнаружил у себя не то позвоночную грыжу, не то родильную горячку, и залег в стационар. Словом, все «крайние» благополучно смылись, а козел отпущения был нужен позарез. В итоге нашелся уже самый-самый крайний: выпускающий редактор, который дежурил в день появления крамолы. На него-то и повесили антисемитизм с разжиганием. Выпускающего звали Додик Мильман – но такие мелочи никого уже не волновали.

Везунчика быстро вызвали «наверх» и провели беседу насчет морального облика советского журналиста. (Живо представляю себе этот разговор: «Товарищ Мильман, да ви таки антисемит! Ай-яй-яй, как это ви некошерно!») И четко дали понять: беседа – пока только цветочки, а дальше будут ягодки, то есть как минимум увольнение, а как максимум – дело и статья.

Узнав диагноз, то есть обвинение, Мильман … как бы прилично выразиться… скажем, изумился. Уж чего-чего, а наезда за антисемитизм он в своей жизни никак не ожидал, по понятным причинам. Однако надо было как-то спасаться, и жертва здраво рассудила, что начать стоит с того, кто заварил всю кашу. Так что изумившийся Мильман стал отчаянно разыскивать автора статьи. Ближе к полуночи дозвонился на его московский номер и проникновенно сказал:

– Саша,.. …. ….!!!

После чего описал ситуацию, и потребовал: пусть тот, кто это все сделал, теперь разделывает обратно. И таки был в чем-то морально прав.

Узнав, к чему привели его разоблачения, автор тоже… изумился. Не каждому, знаете ли, удается сделать еврея антисемитом! Но надо отдать должное: он подумал и нашел выход, по градусу абсурда вполне достойный самого положения.

У писателя в родном городе был друг детства. Жили в одном дворе, играли в одной песочнице, ходили в один детсад, потом в одну школу… Вот после школы пути выбрали разные: писатель пошел, собственно, в писатели, а друг – в большие люди, в хозяева. Если назвать вещи своими именами, то к моменту действия он имел по хорошему куску со всех нелегальных и полулегальных гешефтов в городе и потихоньку осваивал областной масштаб. При этом вел себя грамотно, поддерживал родственные отношения с партией, комсомолом и милицией. На досуге даже занимался патриотическим воспитанием молодежи, то есть курировал местное общество «Память».

В обществе как на подбор состояли юноши выраженного славянского типа. Контингент отличался хорошим физическим развитием, предпочитал стрижки армейского образца, родину любил пламенной, но довольно специфической любовью – в общем, активно мостил путь первому поколению российских скинхедов и нацболов. Кадры для «основной работы» писательского друга, надо полагать, поставлялись из тех же рядов.

Вот этому-то авторитету писатель и позвонил, когда чуть оправился от изумления. Доступ к телу у него был прямой, несмотря на всю разницу в статусе. Во-первых, реальные пацаны лучших корешей не забывают. Во-вторых, большой хозяин маленького города дорожил контактами в столице, пусть и не деловыми: кто знает, где и когда начнут вертеться деньги и влияние, а тут – свой журналист в Москве. И вообще, как учит классика, связь с творческой элитой добавляет блеска имиджу. Незабвенный дон Корлеоне вот тоже подкармливал актеров и певцов…

Так что авторитет обрадовался писателю как родному. А услышав, что нужна помощь, наверное, и загордился: вот ведь земляк до самой Москвы дошел, а до сих пор помнит, кто дома главный, чуть что – сразу за подмогой. И «большой человек» милостиво сказал:

– Да не вопрос, братан! Говори, че надо, будет в лучшем виде!

– Тут это… наших бьют. Одному хорошему человечку шьют антисемитизм. Так что нам бы твоих орлов, из «Памяти».

В те годы, за отсутствием трудовых мигрантов, у юных славянских патриотов была несколько иная «целевая аудитория». Так что от обвинений в антисемитизме они сами отбивались частенько. Авторитет, услышав формулировку, от души посочувствовал и обещал, что «орлы» непременно будут, надо только сообщить им, в чью поддержку выступить.

– Спасибо, друг, я верил в тебя! – горячо сказал писатель. – Значит, так: Мильман его фамилия…

Что стало после этой новости с авторитетом, история умалчивает. Тоже, надо думать, изумился. Но отступать было поздно и некуда: пацан сказал – пацан сделал. Да и нельзя же обмануть веру в твое всемогущество. Репутация пострадает.