Игорь Савельев - Zевс

Он внезапно почувствовал себя не уязвленным, а победившим. Ведь он-то оказался сильнее.

Ему интересно было наблюдать за происходящим. Ведь «сверхчеловек» оказался повержен, внезапно и болезненно. Глиняные ноги колосса подломились, когда этого никто не ждал. Уж сколько Кирилл твердил про нравственный стержень. (Нет. Не твердил, конечно. Но это как-то само собой имелось в виду – у человека, у которого все правильно, все честно, все просчитано…) И вдруг! – на глазах у всех, что самое страшное! – быть затащенным в постель, примитивно, пошло, при беременной-то жене, которая ждет в Москве… И все все понимают, посматривают… И главное, Света продолжала тащить дальше – уверенно, властно.

Сокрушительно.

Что происходило в сознании Кирилла – неведомо, но внешне он решил, видимо, «держать лицо». Всячески подчеркивать, что все в порядке, ничего особенного не происходит, и «так и должно быть», все идет по плану… Это, конечно, могло ударить по нему еще больше (что за «сверхчеловек» с такими планами? – это какая мера цинизма?), но и признать, что его с такой легкостью сокрушили, видимо, не мог. Ведь он не способен проигрывать…

И они со Светой принялись играть в пару, в декорациях Лазурного Берега. Чинно гуляли под ручку. Болтали как ни в чем не бывало (Леша догадывался, каких усилий Киру стоило не сбежать на край света, улыбаться, нормальным голосом говорить). Садились рядом в ресторанчике на берегу. Каждый здесь играл свою роль: Света, возможно, что-то доказывала Леше, а Кир что-то доказывал себе: ничего страшного не случилось, он силен, все идет как надо…

Шумело море. Носилась йодистая взвесь. Когда волна била о парапет особенно сильно и туча капель вставала особо густой, было и страшновато, и странно, и странно легко вдыхать – как, видимо, героям старой книжки «Тайна двух океанов», которые на глубине дышали неким «жидким воздухом»… Света по-хозяйски перекладывала из тарелки Кира лучшие кусочки себе, или наоборот, а он – может быть, желая с места броситься в пучину! – как ни в чем не бывало, вчитывался в этикетку вина, потому что понимал немного и по-французски, чмокал губами:

– Кисловатое. Вот с цыпленком я как раз не стал бы сочетать. С твердыми сырами – да.

Гвозди бы делать из этих людей.

За тем обедом Лешу, как капитана команды, много отвлекал Литовченко. Он нудил: может, все-таки уберем ту шутку про негров?

– Ну а почему? – наслаждался Леша, строил из себя дурачка. Еще и курил, зная, что Литовченко не любит табачный дым: но сам же подсел рядом. – По-моему, это смешно… Белый медведь ведь и на самом деле негр… У него черная кожа…

– Ну здесь ведь не принято шутить про негров, – нервничал Литовченко.

– Ну а почему?.. – Леша округлял глаза.

Еще Литовченко ныл, что олигарх Геновский так и не пришел на выступление (и казалось, что в это вкладывалась какая-то скрытая претензия), и, может быть, поехать за ним на горнолыжный курорт в Эльзас-Лотарингию… Но денег уже в обрез…

Франция начинала утомлять.

Нельзя жить в декорациях. Глаз начинает различать и грубую фанеру, и подклеенность уголка – на бумаге с дрожащими в море лодками, – и уже слышен сочный матерок рабочих сцены.

За обедом Кирилл преувеличенно шутил, лез ко всем с различными расспросами и как будто боялся замолчать – показать хоть тень смятения.

«Сверхчеловек» – как робот, который, пробитый, обгоревший, все равно идет вперед, пусть и теряя управление (удерживал лицо, роняя шестеренки), не теряет главного: убежденного вида, что туда и надо идти.

Леше интересно было проверять его на устойчивость. Качнешь разок, качнешь другой – пошатнется, рухнет или нет?

Первую попытку сделал, когда остались вдвоем в номере: Кир распахнул окно (у него появилась страсть постоянно проветривать), открыл ноут и принялся читать ленту «ВКонтакте» с улыбкой Джоконды. Леша залез в искусственный камин, уселся на черную плитку (ею же был выстлан и душ, напоминая крематорий) и, выждав время, начал.

– Кир, можно задать тебе личный вопрос?

Это была важная деталь – спросить разрешения.

– Да, конечно.

– Ты вообще контролируешь ситуацию?

Леша гордился этой формулировкой, которую сочинял полдня на карнавальных улочках.

– Что ты имеешь в виду? – как ни в чем не бывало переспросил Кирилл и смотрел невозмутимо, а глаза – от заоконных отсветов, что ли, – голубые-голубые.

Леша сам почему-то начал разваливаться, путаться в междометиях, едва выдавливая из себя «Вот это все…»