Валентин Бадрак - Чистилище. Книга 1. Вирус

Не дождавшись ответа, светило медицины продолжало извлекать из себя пространные рассуждения.

– Несчастные случаи – это определенно притянутые ситуации, верно? – Сопровождение доктора хранило упорное молчание, но его это, по всей видимости, нисколько не смущало. – Раздражение, гнев, обида и прочие негативные эмоции могут нести, так сказать, ускоренную программу саморазрушения.

Лантаров, то и дело зашторивая уставшие глаза тяжелыми веками, подумал: «Это что, он обо мне, что ли? Гадкий все-таки этот врач!» Затем доктор продолжил странный разговор как бы с собой.

– Конечно, когда речь идет о массовых катастрофах, природных катаклизмах или войнах, в эпицентр столкновения разрушительных энергий попадает много безвинных людей. Это уже прямой ответ Земли, рефлексия Вселенной. Я, однако, верю в строгую индивидуальную ответственность. Вот вы, Наталья Егоровна, праведно живете?

Женщина так и не проронила ни слова, и Кирилл заключил, что это, вероятно, ассистентка или врач со статусом пониже.

«Да обратите же наконец на меня внимание, дайте мне воды», – мысленно призывал Лантаров со злым взглядом из-под налившихся усталостью век.

Неожиданно ассистентка переместилась в пространстве, и в его поле зрения влезло массивное туловище еще молодой, но очень полной женщины в чистом, идеально отутюженном халате. Вызывая болезненную резь в глазах, белый халат заслонил все. Ничего более не оставалось, как смотреть на кусок отполированной утюгом ткани осоловевшими глазами. Он опять поймал себя на мысли, что вызывающе яркий, наглый свет ламп и отчетливо едкий, ненавистный запах больницы сводят его с ума. Но вот халат отодвинулся, и беспомощно распластавшийся больной увидел робкий луч другого света, солнечного, настоящего, земного. Этот слабый, несмелый луч вдруг несказанно обрадовал его. Игриво и робко, словно озираясь по сторонам, он пробивал себе дорогу в это заурядное помещение со слишком правильным, слишком прямолинейным и казавшимся безжизненным порядком, внеся в него маленькую стихию подлинной жизни. Той развязной и шальной жизни, которая ни о чем не думает, дышит полной грудью, озорничает, безудержно танцует, пока не столкнется впервые с мертвенно бледным, окаменевшим ликом смерти. Будто вспомнив, где он, Лантаров одними глазами перевел взгляд на продуманно выстроенные в помещении предметы, и ему показалось, что они находятся в состоянии тревожного оцепенения, как будто строй новобранцев, получивший команду «смирно». В таком порядке не живут, в такой порядок не приходят в гости. Сюда попадают случайно, чтобы встряхнуться и убежать, запомнив навсегда весь его ужас. «И сюда, – вдруг с холодным ужасом подумалось Кириллу, – попадают умирать…» Но нет! Все же лучик сигнализировал: жизнь существует и она продолжается. Она – вечна! В этот момент маленький робкий лучик казался ему олицетворением свободы, несокрушимой, хотя и изменчивой, беззаботно играющей с ним, как осенний ветер играет с упавшим листом, и все же убеждающей: ничего еще не потеряно, жить можно и нужно.

Наконец до его слуха донеслось несколько сухих, пугающих незнакомыми словами, фраз врача. Лантаров не понимал значения большинства слов, но уловил неутешительные перспективы, от которых его сознание обрушилось подобно прогнившему дереву в ветреную погоду. «Да пошли вы все…!» – Кирилл мысленно отправил умного доктора и его дородную помощницу куда подальше. «Не все еще потеряно, дружище!» – подмигивал танцующий луч света. И он успокоился, затих и снова закрыл глаза.

Очнувшись, Лантаров с удивлением обнаружил, что теперь он уже находится в помещении не один. В небольшой палате были компактно выстроены еще пять коек, все без исключения занятые растянутыми в ужасающих позах, переломанными, вдребезги разбитыми человеческими телами. Койки стояли так невообразимо близко одна от другой, что прямо перед глазами он видел кусочек открытого желтого человеческого тела с вонзенной в него металлической спицей. Когда Кирилл посмотрел на соседа справа впервые, у него выступил холодный пот на лбу. «А что, если и я такой же поломанный и пронзенный спицами?» – мысль эта показалась отвратительной и с той минуты стала преследовать его неотступно. «Почему их стало так много, ведь я, кажется, был в палате один?» Он ощущал себя теперь хрупкой фарфоровой вазой, разлетевшейся от удара о пол, затем кем-то наскоро склеенной.

Теперь в палате было вовсе не так бело, простыни и наволочки на подушках имели серый оттенок заношенности. Медицинский запах тут был гораздо острее, но даже его перебивали какие-то новые, неведомые, возмущающие и оскорбляющие его ощущения, вызывающие неприятные ассоциации в воображении. Забредавший в палату медицинский персонал был несколько иным: тут работали почти бесполые, по большей части неопрятные тетки в медицинских брючных изрядно мятых костюмах голубоватого или бирюзового цвета, расплывшиеся, похожие на утрамбованные мешки и при этом невероятно сильные, с цепкими руками. Две такие дородные сестры почти без труда могли поменять простынь у прикованного растяжками больного. Сначала Лантаров изумился обнаруженной картине, а затем устрашился внезапно открывшейся реальности. Интуитивно молодой человек стал постепенно осознавать, что непостижимым образом попал в иной, чуждый ему мир. Параллельный тому миру, в котором он обитал до этого, и не пересекающийся с ним. Он, правда, не помнил деталей своей прежней жизни, зато ясно чувствовал свою чужеродность на этом тусклом дне жизни, где уныло существовали полуголодные люмпены, безропотно терпящие боль, отрешенно плывущие в утлых посудинах сквозь безбрежное море скорби. Он так не умел и чувствовал себя неженкой в сравнении с ними. Какая-то властная, обладающая безграничным могуществом рука хитроумно перетасовала карты его жизни, спутав ориентиры до неузнаваемости, сотворив для загнанного в казематы сознания экзотическую пытку.