Илья Стогоff - Проигравший

Голос у режиссера был не визгливым, как у остальных лилипутов, а довольно низким. Этакого приятного, сразу располагающего тембра. Вот только то, что он этим своим голосом произносил, майору совсем не понравилось. Так с ним давно никто не разговаривал.

– Знаете, сколько я работаю в органах?

– Зачем мне это знать?

– Затем, что в сказки я давно уже не верю. Безо всякой причины из запертых комнат люди пропадают у Конан Дойла. А в жизни причина у таких исчезновений всегда есть. И она проста.

– Да? В чем же она состоит?

– Вот в этом!

Майор вытащил из портфеля полиэтиленовый пакет, внутри которого лежала пачка денег, и потряс пакетом у режиссера перед лицом.

– Свои понты можете оставить для юных актрис. А на мои вопросы отвечайте, пожалуйста, как положено. Ясно?

– А как на них положено отвечать?

– В чем состояла причина конфликта между вами и исчезнувшим артистом?

– Это мое личное дело.

– Я задал вам вопрос!

– Ну да. А я отказался на него отвечать.

Режиссер сидел все так же, развалившись на стуле, и говорил, совсем не повышая голоса. Осипов усмехнулся. Вернее, не то чтобы усмехнулся, а тихонечко хмыкнул про себя. В такой ярости своего непосредственного начальника он не видел давно. Если быть совсем точным, в такой ярости он не видел его вообще ни разу в жизни.

– Хорошо. Где конкретно происходила ваша ссора?

– В моем кабинете.

– Где это? Далеко?

– Нет, чуть дальше по коридору. Почти напротив.

– Он зашел к вам в кабинет, и вы поругались. А потом он вышел от вас, заперся в гримерке, и больше его никто не видел, так?

Режиссер сменил позу и заглянул майору в глаза. Выглядеть он вдруг стал гораздо менее уверенно.

– Вы совершенно напрасно так нервничаете.

– Я задал конкретный вопрос: так все было?!

– Да. Так.

– Тогда пройдемте в ваш кабинет.

Режиссер слез с чересчур высокого для него стула и вышел в коридор. Кабинет и вправду оказался почти напротив. Перед самой дверью режиссер повернулся к майору и попробовал было что-то объяснить… Но тот просто не стал его слушать.

– Откройте дверь!

– Понимаете, вчера, когда все закрутилось… Я просто закрыл дверь и уехал… Прибирать внутри не стал… Так что…

– ДВЕРЬ ОТКРОЙ, Я СКАЗАЛ!

Режиссер послушно достал ключи. Внутрь все столпившиеся в коридоре милиционеры заглянули одновременно, едва не стукнувшись головами. На полу кабинета были рассыпаны деньги. Лежали они довольно толстым слоем. Крупные купюры того же достоинства, что и в кармане куртки пропавшего актера. Поверх купюр была разбрызгана кровь. Несколько брызг виднелись также на стене у самого входа.

Плечом раздвинув толпу, майор сделал шаг внутрь. У него было лицо человека, который только что, хоть и с трудом, но доказал-таки теорему Ферма. И подумывал теперь, не набить ли этому Ферма морду, чтобы не формулировал, гад, таких сложных теорем.

– Ну вот, – сказал он. – Теперь, думаю, дела у нас пойдут.

Повернувшись к режиссеру, он добавил:

– А ты как думаешь, а?

Далеко-далеко на юге лежат теплые острова. Там на песчаных пляжах негры практикуют культ вуду и в году триста шестьдесят четыре солнечных дня, так что солнце успевает до дна прогреть неглубокие лагунки.

Тепла в тех краях так много, что не жалко поделиться с соседями, и именно там начинается теплое течение Гольфстрим. Горячая вода и влажный воздух потихоньку стекают к северу. Океанское течение пересекает Атлантику… и вот там начинается совсем другая жизнь.

В этих краях совсем нет солнца, а вода – не голубая, а серая. Чем дальше во фьорды забирается течение, тем меньше в нем остается тепла. Добравшись до самого конца Балтики, Гольфстрим совсем остывает, отдает серому миру последние карибские градусы, а стужа выжимает из воздуха остатки влаги. Поэтому в этих краях всегда идет дождь. Будто Гольфстрим плачет, что так и не смог сделать север хотя бы капельку более теплым… хотя бы немного менее хмурым.

Когда Стогов свернул к Моховой, пара капель все-таки попала ему за шиворот. Они были холодными и ничем не выдавали свое карибское происхождение. Стогов поежился, поправил воротник и плечом открыл дверь кафе.

Внутри сидело всего несколько человек. Таких же мокрых и неторопливых, как и сам Стогов. Им, наверное, тоже было совсем некуда идти. Их, наверное, тоже совсем-совсем никто не ждал. Разве что старость, да и то – лишь где-то далеко впереди.

Стогов кивнул барменше. Та кивнула в ответ. У барменши было такое суровое выражение лица, что некоторые посетители оставляли ей на чай, даже если ничего не заказывали. Но видеть Стогова она была, судя по всему, даже немного рада.