Татьяна Булатова - Бери и помни

Если пьяницу обнаруживали соседи, то звали Римку, не тратя время на разговоры, а просто произнося одно слово: «Иди». И Селеверова шла, хотя миллион раз обещала себе оставить «подыхать эту сволочь там, где лежит». Какая-то неведомая сила толкала Римку в худую спину, и она снова и снова тащила дурно пахшую бормотухой и мочой мать домой, укладывала на знаменитый настил и даже укрывала чем придется.

Правда, если неподалеку оказывался ее муж Олег, Римка запиралась в комнате и смотрела в одну точку, не реагируя на материнские вопли:

– Ри-и-имка, твою ма-а-ать! Креста на тебе не-е-ет… Я чо, просто так тебя выродила?..

Селеверов, тяжело ступая, выходил из комнаты и шел на голос тещи, матерившейся и скулившей одновременно. И как бы ни была пьяна Римкина мать, увидев зятя, она замолкала и закрывала лицо руками. Олега она боялась.

Зять брал тещу за что придется, волоком тащил в комнату и молча бросал прямо у порога. Все, что мог, он уже сказал, когда увидел ее под окнами роддома в обнимку с очередным Римкиным «отчимом».

– Увижу рядом – убью, – пообещал он теще и строго посмотрел на ее собутыльника.

Мужик было решил вступиться за возлюбленную, но очень быстро отказался от этой своей затеи, почувствовав на своей шее металлические пальцы Олега Селеверова.

Римка наблюдала за ними сверху и молча плакала. Немногословный Олег жестом показал жене, что готов свернуть шею ее гостям. Римка испуганно затрясла головой. Обошлось без жертв. И ножки тоже не обмывали. «Не хер делать, мразь эту приваживать», – сообщил жене Олег и испортил очередной праздник. Барак вздохнул, одна половина – с облегчением, другая – с грустью: ни тебе выпить, ни закусить, ни покуражиться. И первое, и второе, и третье стало опасным: Селеверов мог убить. Он не сидел в тюрьме, не был замечен в драках, не пил с кем попало. В нем на первый взгляд не было ничего особенного. Но тем не менее было что-то, не определяемое человеческим разумом, но воспринимаемое животным нутром. Что-то, что заставляло Римку клониться к его обыкновенному, в сущности, плечу, а мелкое хулиганье – спешно ретироваться. У него не было ни товарищей, ни родных. Зато была семья: три девки – Римка, Анжелка и Лёка. Имя Элона Селеверову категорически не нравилось, и он заменил его на более понятное и привычное слуху. Жена протестовала, а Олег, сжимая ее в объятиях, говорил всегда одно и то же: «Потерпи, Муся. Всё будет…» И Римка терпела: и Лёку, и Мусю, и мужнину строгость, потому что чувствовала – так и будет. Все-все…

Это «все-все» снилось ей ночами, а днем бултыхалось в животе, заставляя мириться с временными неудобствами. В частности, с матерью, несколько подзадержавшейся в Римкиной жизни.

Дуся, не осведомленная в вопросах районной генеалогии, смотрела на приближавшуюся к ней женщину с неподдельным интересом. Мадам Некрасова отвечала взаимностью. Невзирая на опьянение, она смогла соотнести несколько факторов: коляска для близнецов, чужая тетка с младенцем на руках, Ленинградская, девять. Этого было достаточно для того, чтобы всколыхнулись родственные чувства, и она заголосила:

– А ну-у-у, положь ребенка вза-а-а-ад!

Дуся приложила палец к губам и поскакала через лопухи в противоположную от коляски сторону, дабы вопли незнакомки не разбудили и без того чуткий сон девочки.

– А ну-у-у… стой… на хе-е-ер! Я сказала!

Ваховская на всякий случай остановилась. Римкина мать, едва держась на ногах, попыталась ускорить процесс, но потеряла равновесие и повалилась на землю. Впрочем, подобный форс-мажор не смог остановить обеспокоенную бабушку, и она заорала, с трудом выговаривая слова:

– Ри-и-имка! До-о-оча, твою ма-а-ать! Ребенка укра-а-али, а ты, бля-а-а, где-е-е? Лю-ю-ю-юди! – не теряла надежды пьяница. – Помогите!

Из окон стали выглядывать неработающие женщины и их дети.

– По-жа-а-ар! – на всякий случай заорала Римкина мать, после чего начали открываться окна, в том числе и итээровского дома.

Во двор стали стекаться любопытные, и Дусе ничего другого не оставалось, как вернуться на место преступления.

– Понимаете, – объясняла Ваховская соседям. – Я не украла. Отошла просто, чтобы не разбудить.

– А мать где? – поинтересовался кто-то.

– Я ма-а-ать, – донеслось с земли, отчего жительницы барака заволновались и раскричались, как на базаре:

– Да какая ты мать?

– Нормальная я мать, – сообщила им Некрасова и попыталась подняться.

– Да ты напилась – встать не можешь! – наскакивали на нее соседки. – Бабка уже, а все порешь и порешь.