Татьяна Булатова - Бери и помни

Селеверова дотащилась до окна, откинула занавеску, оперлась руками о подоконник и хрипло проговорила:

– Слушай, тетка. Как там тебя?

– Дуся… – подсказала Ваховская.

– Дуся, – повторила Римка. – Если ты в няньки набиваешься – денег у меня нет. Платить нечем. Чего ты хочешь-то?

– Ничего, – призналась Дуся. – Помочь хотела. Уж больно девочки ваши славные. И вы… – Ваховская извинительно улыбнулась. – Ма-а-аленькая такая, худенькая. Жалко вот как-то… Простите…

– Ну-у-у?..

– Я могу гулять с ними, а вы делайте свои дела. Бесплатно. Просто.

– Тебе-то это зачем? – не веря своим ушам, поинтересовалась Селеверова.

– Вы не думайте ничего. Я одна просто живу. Иногда так хочется, чтоб вот рядом кто-то. А если сомневаетесь, так меня на заводе знают. Спросите: Евдокия Петровна Ваховская. Седьмой цех. Ленинградская, пять, квартира восемь. Помочь просто…

– Денег нет, – тупо повторила Римка и с ненавистью посмотрела на волонтершу из итээровского дома.

– Не надо… – радостно замотала головой Дуся.

Селеверова прикрыла глаза и встала на коленки около подоконника в надежде, что тошнить будет не так сильно.

– Как хочешь, – ответила она Ваховской. – Мне все равно. Хочешь – гуляй, хочешь – стой. Обоссутся – пеленки в кармане коляски. Кормить часа через два. Будут орать – соску в рот. Вода – за пеленкой.

– Понятно, – воодушевилась Дуся и расплылась в глуповатой улыбке, обнажив розовые десны. Выглядело некрасиво.

Римку замутило еще сильнее, и она отползла к кровати.

Ваховская метнулась к окну, в порыве откинула занавеску и обнаружила Селеверову лежащей на кровати. Ее снова рвало.

– Извините, – пробасила Дуся и вернулась на свой боевой пост.

Для первого раза новоиспеченная нянька уйти со двора не решилась и замерла около красной опочивальни двойняшек. Давно Дуся не чувствовала себя такой счастливой. У нее было все: летний домик, собственные огурцы и две чужие девочки со звучными именами Элона и Анжелика. Глупо улыбаясь, Ваховская смотрела поверх коляски и видела себя в окружении двух живых кукол с капроновыми бантами на голове. Куклы нежно щебетали, хлопали длинными ресницами и тянули к ней ручки. «Как легко сбываются мечты!» – подумала Дуся и закрыла глаза, дабы подсмотренное видение не пропало. К сожалению, досмотреть до конца идиллическую сцену Ваховской не удалось: одна из девочек проснулась и закряхтела.

Дуся нагнулась над коляской, откинула марлю и обнаружила одну из двойняшек в полной боевой готовности к реву.

– Ч-ч-ч-ч-ч-ч-ч, – запричитала Ваховская и что было силы затрясла коляску.

Девочка вскинула глаза на источник звука и наткнулась взглядом на незнакомое лицо, старательно улыбавшееся ей. По тому, как скривилась детская мордашка, Дуся поняла, что сейчас раздастся трубный рев, от которого придет в движение все живое, а не только посапывавшая рядом сестренка.

– Не плачь, не плачь, не плачь, не плачь! – зачастила Ваховская и вытащила девочку из коляски. – Ой лю-ли, лю-ли, лю-ли… – пела Дуся как умела. – При-ле-те-ли жу-рав-ли… При-ле-тели пти-и-ич-ки… Птич-ки-невели-и-и-ички…

Кроха таращила на незнакомую тетку глаза, но не ревела: просто поджала губки. Обнадеженная детским молчанием, Дуся перешла на «ля-ля» и затрясла младенца изо всех сил. Эффект наступил практически мгновенно: девочка сомкнула ресницы и благополучно уснула.

– Спи, котеночек, усни… Угомон тебя возьми… Маму, папу, бабушку… И большую ладушку… – выла Ваховская, не давая себе отчета в том, кто же эта «большая ладушка». Да это и неважно. Дусе нравилось ее творчество: слова складывались сами собой в песни общечеловеческого содержания, доступные ребенку любой национальности любой страны мира. Если бы Ваховская запела то же самое на немецком или французском языке, младенец отрубился бы с той же скоростью, потому что главное в песне были не слова, а завораживающий ритм ритуального танца, который исполняет женщина любого племени вокруг того, что обычно называется колыбелькой.

Дуся в силу отсутствия опыта никак не могла догадаться, что девочку вполне можно вернуть на место. Поэтому, прижимая впервые убаюканное ею дитя к груди, Ваховская расхаживала вдоль барака, как цапля по болоту, всякий раз поднимая высоко ноги для того, чтобы перешагнуть через лопухи.

Именно за этим занятием и застала ее пьянчужка Некрасова, мать Римки, а также еще трех особей мужского пола. Шла мамаша по направлению к бараку, удерживая курс благодаря внутреннему навигатору, подобному тому, который указывает стае перелетных птиц дорогу на юг. Похоже, у вдовы пролетария Некрасова навигатор включался автоматически и переставал работать только в момент, когда цель можно было считать достигнутой. Относительно, конечно. Степень относительности могла варьироваться в диапазоне от точного попадания в комнату до временного забытья в коридоре или в дворовых лопухах.