Екатерина Болдинова - По-настоящему

…А Наташка, похоже, этой свободы не получит никогда. Она уже сейчас плачет от бесконечной алгебры, а что будет потом? Я не понимаю, почему она не пытается ничего изменить, но ещё больше не понимаю её родителей – ведь они губят её своими же собственными руками. У Наташки ещё в прошлом году был невроз из-за переутомления, когда она билась в истерике и плакала, что не хочет больше ходить в школу и ненавидит математику. С ужасом думаю, что её ждёт в этом году – ведь маткласс уже начали пугать выпускным экзаменом по алгебре, где будет особая контрольная, с элементами бинома Ньютона. Как хорошо, что я никогда не узнаю, что это такое. Бедная, бедная моя Наташка…

А ещё – сегодня пятница! Это мой самый любимый день недели. Люблю прийти из школы, приготовить себе что-нибудь вкусненькое, улечься на диван с книжкой. Как бы много ни задали на дом, я никогда не делаю уроков в пятницу – это мой законный день. Только что отошла от пианино – играла «Аве Марию» Каччини. Такая прекрасная музыка. Как говорит моя учительница, «грозно-романтическая».

Да, знаешь, Дима с Машей подали заявление в загс. Свадьба будет 26 октября. Представляешь? Ребята не хотят никакой помпы, поэтому гостей, скорее всего, будет немного, только близкие родственники и друзья. Конечно, и Машина бабушка, которая заменила ей семью, когда в автокатастрофе погибли её родители. Маше тогда было девять лет…

Всё, дружок, у меня больше нет сил писать. Пойду спать…

Сегодня мы повесили стенгазету. Надо было видеть лицо Ларисы-крысы, когда она подошла посмотреть, что же там написано. А потом – ужас! – начала отчитывать меня, Олю и Юльку за то, что не послушались её приказания. Я была просто вне себя! Какое ей вообще дело, о чём газета? Она просила– пожалуйста! Висит на первом этаже! Любуйтесь! Так нет же – «Как вы могли! Ведь я же сказала, что писать надо о Пушкине! Всё переделать!!!» Она кричала на меня, а я стояла и медленно закипала от ярости. А потом подумала: зачем, собственно, я это слушаю? Зачем позволяю на себя орать? В конце концов, у нас вышла хорошая газета. Мы хотели посвятить её Цветаевой и сделали это. Всё! Точка! В общем, я не выдержала. Когда Лариса заорала, что газету нужно переделывать, я твёрдо сказала, что всё останется, как есть. Учительница просто взбесилась и заявила, что я не имею права ей перечить.

– Девчонка, что ты о себе возомнила! Как ты можешь говорить мне, что Цветаева – великая поэтесса! Да она самоубийца! И вообще, разве тебя не учили молчать когда, говорят старшие?

– Меня не учили слушать, когда на меня кричат ни за что ни про что! – разозлилась я.

– Вы бы, Лариса Ивановна, не тратили времени зря. Мы не будем переделывать газету, – спокойно сказала Оля. Юлька молчала, испуганно переводя взгляд с нас на учительницу.

– Ах так! Тогда пойдёмте к директору!

– Зачем? Что вы ему скажете? Мы не сделали ничего плохого. То, что вы, как и до перестройки, считаете Цветаеву империалисткой и белоэмигранткой – это ваше дело. Но её творчество уже не запрещено, ведь так?

Я, наверное, действительно перегнула палку, ругаясь с учительницей. Но, с другой стороны, что теперь, стоять и слушать, когда на тебя орут? И, главное, было бы за что!

В итоге Лариса заявила, что поставит нам в журнал двойки. Тогда мы с Ольгой круто развернулись и сами пошли к директору. А Юлька так и осталась возле кабинета литературы, пыталась успокоить учительницу. Я даже разозлилась на бывшую подругу: ведь по законам коллектива она должна была нас поддержать. Понимаю, каждый дрожит за свою шкуру. Но где же тогда те самые честность и справедливость, о которых пишут в книгах? В общем, мы всё рассказали директору – без утайки, как было. Он смотрел на нас и улыбался. «Девочки, – говорит, – вы всё принимаете слишком близко к сердцу». Он сказал, что Татьяна Мироновна выпишется из больницы сегодня, а значит, в понедельник вернётся в школу. Какое счастье! Осталось пережить всего один день! Я просто не перевариваю таких людей, как Лариса. Она привыкла всё делать по старинке. Четыре урока подряд мы разбирали образ Чапаева в «Разгроме»! И это при том, что, если верить нашим учебникам, как раз сейчас мы должны изучать поэтов Серебряного века. И каждый урок рассказывает нам, какие хорошие были «красные» и какие плохие – «белые». Нет, я ничего не имею против. Но зачем же так клеймить тех, кто в то время был по другую сторону? Она что, никогда не читала ни «Белую гвардию», ни «Доктора Живаго», ни «Бег»? Пастернак, Цветаева, Набоков – эти имена вызывают у неё прямо-таки аллергическую реакцию. Не знаю, может, я и не права, но мне кажется, что свои коммунистические взгляды вполне можно оставить при себе. Всё, дружок, извини, больше писать об этом не могу – начинаю злиться…