Дмитрий Вересов - Черный ворон

Павел обхватил голову руками и тихо застонал. Какая гнусь! Липкая гнусь, во второй раз посягающая на его любовь? Что за судьба! Что за адское повторение все тех же обвинений – уголовщина, половые связи, влиятельные покровители... Нет, нельзя, нельзя верить, ни капельки нельзя, даже если допустить, что это правда, а не подлый пьяный бред! Если такова правда, то мне не нужна такая унизительная, позорная правда! Лучше неведение, даже ложь... Впрочем, где тут ложь? Ложь – это подметное письмо, сочиненное в алкогольном бреду извращенным подонком, завистливым, похотливым и бездарным! А правда – она там, ждет в спальне, прекрасная, ангельски чистая правда...

Павел порвал письмо на мелкие клочки и спустил в унитаз, держа ручку до тех пор, пока последний обрывок не ушел в трубу... Он встал под душ, намылил мочалку и стал энергично растираться ею. Особенно тщательно он протирал руки, державшие письмо, и глаза, его читавшие... Это даже не ложь! Этого не было – не было никогда, померещилось и сплыло...

Когда она вышла из ванной в ослепительном пеньюаре, Павла еще не было. Долго что-то плещется. Тане это было приятно, а кроме того, она бы с удовольствием оттянула минуту близости. Была бы их жизнь вообще без этого. Как хорошо, как красиво жили бы с Павлом... Но что уж тут поделаешь. Любишь кататься... Преодолевая парализующую вибрацию в низу живота, легла на широкую кровать, откинула одеяло... Сейчас откроется дверь и... Улыбнуться и сказать что-нибудь приветливое. Что-нибудь...

Он вытерся, облачился в новый халат, аккуратно пристроил брюки, рубашку, галстук и пиджак на распялку, которую повесил на высокую вешалку у входа в спальню, и открыл дверь.

Горел розовый торшер. Пахло медом и полевыми цветами. Таня лежала под одеялом и читала. Услышав скрип двери, она подняла голову, отложила журнал и не спеша откинула с себя одеяло.

– Что так долго, муженек? Вот она я...

– Притомилась, Танечка? – замерев на пороге прохрипел в ответ.

Она кивнула. Ноги и вправду гудели.

– Ничего. – Таня сжалась в комок.

Сейчас подойдет и опустится на колени. Он поерошил распавшиеся по плечам ее волосы, подержал кудрявую прядку в ладони, медленно спустился к ногам.

– Ты... – не то спросил, не то удивился. Его руки распускались в еле сдерживаемых движениях. Павел уже не слышал ее, тяжело дышал, срывал корявыми движениями поясок на халате и даже не взглянул на белье, сбрасывая в беспорядке под ноги. Зачем-то расстегнул застежку чулка, и так, со спущенным, притянул слабо упирающуюся Таню к себе. Его рот впивался в ее губы. Сопя, навалился всей тяжестью своего веса. "Вот тебе и крышка гроба!" – ахнула про себя Таня, и дикая, пронзающая ее плоть боль захлестнула, опрокидывая в глубокий обморок...

Иван Павлович опасливо подошел к длинному столу, высмотрел себе бутерброд поскромнее и стал приглядываться к бутылкам. На столе стояло в основном вино – красное, белое, одна бутылка с коньяком. Иван Павлович несколько расстроился, но тут же сообразил заглянуть в холодильничек. Там было пиво нескольких сортов, пузатые бутылочки с минеральной водой "Перьев, банки с кока-колой. На отдельной полочке лежала запотевшая бутыль водки. Иван Павлович без труда отыскал на столе ключ и откупорил ледяную шипучую минералку. После бутерброда и воды он чуть осмелел, положил себе салата, открыл банку колы. Потом направился к столу с сигаретами, распечатал "Мальборо" ("Беломор" остался в кармане плаща), озакурил и, как ни странно, даже не раскашлялся.

Хотя он по-прежнему ничего не понимал, ситуация начинала ему нравиться. Он даже забыл о потрясении, пережитом по пути сюда.

Постояв возле окна и полюбовавшись заливом, Иван Павлович вернулся к длинному столу, подцепил бутербродик с икрой и, жуя, возвратился к столу с журналами, уселся в невысокое мягкое кресло, закурил вторую сигарету и принялся рассматривать в журнале картинки с фауной Африки.

Через несколько минут в прихожей раздались голоса, дверь открылась, и вошла японка в кремовом костюме в сопровождении на редкость своеобразного господина – длинного, с развинченной походочкой, в коричневом пиджачке, расшитом голубыми бабочками, с редкими длинными локонами, сквозь которые просвечивала розовая лысина. Через всю комнату до Ивана Павловича донесся запах крепких приторных духов. Ларин передернулся.

– "Господи, – подумал он. – Неужели это и есть доктор Розен?"

Но тут же с облегчением убедился, что это не так.