Элизабет Мэсси - Версаль. Мечта короля

Массон поклонился королеве.

– Ваше величество, – начал он, – я рассматриваю это назначение как апофеоз чести, оказанной мне и моей семье.

– Qué? [3] – спросила Мария Терезия, беспомощно глядя на Людовика.

– Королева родом из Барселоны, – пояснил врачу Людовик, после чего повернулся к жене. – Не пытайтесь спрятаться за родным языком. Это в высшей степени неучтиво.

Мария Терезия нахмурилась и в знак извинения кивнула.

– Он с нетерпением ждет встречи с вами, – сказала она королю, вновь дотрагиваясь до живота. – Когда мы поедем домой, в Париж?

– Здесь уже приготовлено ложе для родов, – ответил Людовик. – Мы никуда не поедем. Доктор, вы согласны, что королеве следует рожать в Версале?

– Целиком и полностью, ваше величество, – закивал Массон.

Людовик отпустил врача, вручив его заботам Бонтана.

Супруги остались одни. Хмурясь, Мария Терезия негромко сказала:

– Мне неприятно, что меня держат взаперти. Вы ходите к мессе без меня. Я ревную.

– Дорогая, все это делается ради благополучия ребенка. И для вашего тоже.

– Тогда давайте вернемся в Париж. Заприте меня там в четырех стенах.

Людовик подвел ее к кровати, где они и сели. Он гладил ее по волосам, как обиженного ребенка, нуждающегося в утешении. Мария Терезия знала: король не согласится на возвращение в Париж.

– Хотя бы прикажите, чтобы у меня поменяли гобелены, – сказала Мария Терезия. – Вы же обещали.

– Прикажу.

– Осмелюсь напомнить и о других ваших обещаниях. Без вас моя постель слишком пуста.

Людовик дотронулся до живота супруги и ощутил сильный толчок изнутри.

– Какой сильный! – восхищенно произнес король.

– Весь в отца.

– Ваше величество, – послышался из-за двери голос Бонтана, – отец Боссюэ призывает нас в часовню.

Мария Терезия глядела в пол. Скука, владевшая ею, внезапно сменилась беспокойством.

– Когда придет срок, мне бы не хотелось, чтобы здесь было многолюдно, – медленно, тщательно подбирая слова, сказала она.

– Это почему же?

– Я чувствую себя совсем не так, как в прошлый раз.

Людовик поцеловал ее в щеку, ощутив высохшие слезы.

– Все будет хорошо. Не бойтесь, моя дорогая.

С этими словами Людовик встал и вновь покинул свою королеву.

«И опять я одна», – подумала Мария Терезия, когда за королем закрылась дверь. Вспыхнувшая было радость померкла.

– Чаю, – сказала она застывшей фрейлине. – И подайте немедленно.

И вновь ее окружали лишь безмолвные стены, одинокая постель, опостылевшие гобелены. Ни одного повода для радости. Ровным счетом ничего…

Невеселые мысли королевы были вдруг прерваны… щекоткой. Ей щекотали бедра. Мария Терезия захихикала. Она знала, кто отважился на такое…

– Набо!

Карлик-арапчонок, одетый в яркий, с обилием оборок костюм, высунул голову из-под юбки королевы.

– Малыш готовится к выходу! – писклявым голосом возвестил шут.

– Какой же ты проказник, Набо! – улыбнулась королева, радуясь этой перемене.

Набо окончательно выбрался из-под складок зеленого платья Марии Терезии, вскочил на ноги и церемонно поклонился. Потом перекувырнулся, позвякивая колокольчиками, пришитыми к его наряду.

– Марш в кровать! – приказала Мария Терезия, щелкнув пальцами.

Набо влез в свою маленькую кроватку и по-щенячьи свернулся калачиком.

Месса окончилась. Прихожане покидали зáмковую церковь, выходя через изысканно украшенные двери на неяркий солнечный свет. Людовик стоял в королевской ложе, возвышавшейся над скамьями, и смотрел на проходившую знать. Придворные кланялись, дамы приседали в реверансах. Все надеялись быть замеченными его величеством, а кое-кто рассчитывал, что их речи не достигнут королевских ушей.

– Как печально не видеть Сены. Весной она так прекрасна, – тихо сетовал Лувуа, шедший вместе с Кольбером и Филиппом.

Филипп кивнул.

– Сдается мне, мы задержимся здесь до самых родов ее величества, – сказал он.

– Король готовится вторично стать отцом, – подхватил Лувуа. – Всего год минул с тех пор, как вы потеряли вашу дорогую матушку. Такие события тяжело отражаются на молодых людях. Ради блага Франции мы должны как можно скорее вернуться в Париж. Полагаю, вы согласны, Месье?

Филипп взмахнул рукой, отгоняя муху, норовившую усесться ему на лицо.

– Хотел бы я взглянуть на того, кто сумеет убедить моего брата в необходимости возвращения. Вы это как-то себе представляете?

– Никоим образом, – признался Лувуа.

Позади, окруженный прихожанами, двигался Шевалье с двумя восхитительными красавицами, похожими, точно сестры-близнецы. Одной из них была госпожа Беатриса – дальняя родственница Шевалье, второй – ее очаровательная шестнадцатилетняя дочь Софи. Беатриса отчитывала дочь за неуклюжую походку.