Эрик-Эмманюэль Шмитт: Мечтательница из Остенде (сборник)

– Вы ждете… чего же?

– Жду, когда репутация автора утвердится, когда его произведение сочтут достойным занять место в настоящей библиотеке, когда он сам…

– Вы хотели сказать: когда он сам умрет?

Эти слова вырвались у меня помимо воли. Я был ужасно обижен, что Эмма Ван А. отвергла мой подарок.

– Ну же, не стесняйтесь, скажите прямо: лучшие авторы – это умершие авторы! Что ж, будьте покойны, мне тоже рано или поздно придет конец. Однажды я подвергнусь этой процедуре освящения смертью, и на следующий день вы, может быть, прочтете мои книги!

Отчего я пришел в такую ярость? Какое это имело значение – восхищается мной какая-то старая дева или нет? И почему я так стремился заинтересовать ее своей особой?

Она выпрямилась в кресле, попыталась как можно выше поднять голову и, даром что ей это не очень-то удалось, смерила меня надменным взглядом:

– Не будьте так самонадеянны, месье. Ввиду моего возраста и непрерывных приступов мне суждено уйти из жизни раньше вас, довольно скоро. И кончина не одарит меня никаким талантом. Как, впрочем, и вас.

Ее кресло сделало резкий разворот и проскользнуло между библиотечными шкафами.

– Как ни печально, но необходимо принять эту данность: нам с вами не по пути. – Она остановила кресло перед широким окном, выходившим на море. – Иногда людям, созданным для горения, не суждено испытать вместе, сообща, уготованную им великую страсть, потому что один из них слишком молод, а второй слишком стар. – И она добавила упавшим голосом: – Очень жаль, мне бы хотелось вас прочесть…

Она была искренне огорчена. Странное дело – эта женщина перевернула все мои представления о жизни. Я подошел к ней.

– Мадам Ван А., я вел себя неприлично: позволил себе вспылить, по-дурацки преподнес этот подарочек, да еще так бесцеремонно навязывал его вам. Простите меня!

Она обернулась ко мне, и я увидел, что ее прежде сухие глаза полны слез.

– Поверьте, я была бы очень рада не прочесть, а проглотить вашу книгу, но… не могу.

– Почему же?

– Ну, представьте себе – вдруг она мне не понравится…

При одной этой мысли ее передернуло от ужаса. Ее бурное волнение умилило меня. Я ей улыбнулся.

Она ответила мне, также с улыбкой:

– Это было бы ужасно, ведь вы мне так симпатичны.

– А в качестве плохого писателя я был бы вам менее симпатичен?

– Нет, но вы стали бы смешны. А я ценю литературу настолько высоко, что мне невыносимо было бы думать о вас как о посредственности.

Она была искренней до предела, сверх предела, все ее существо было пронизано этой убийственной искренностью.

А меня одолевал смех. Ну чего ради я мучаю нас обоих из-за нескольких страниц! И внезапно я подумал: как же мы с ней трогательны.

– Ладно, давайте помиримся, мадам Ван А. Я забираю свой роман, поговорим о чем-нибудь другом.

– Нет, и это тоже невозможно.

– Что – невозможно?

– Говорить. Я не могу рассказать вам то, что хотела бы.

– А кто вам мешает?

Она беспомощно оглянулась, словно ища поддержки у окружавших ее книг, попыталась ответить, сдержалась, потом все-таки произнесла слабо, почти неслышно:

– Я. – И повторила с огорченным вздохом: – Да, я сама…

Внезапно ее глаза встретились с моими, и она в отчаянном порыве бросила мне:

– Знаете, я ведь была молода, я была обворожительна.

Зачем она это говорила? Какая здесь была связь с предыдущим? Я растерянно пялился на нее.

Но она повторила, упрямо качая головой:

– Да, я была обворожительна. И любима!

– Я в этом уверен.

Она смерила меня разъяренным взглядом:

– Нет, вы мне не верите!

– Верю…

– А впрочем, все равно. Мне совершенно безразлично, что обо мне думают или думали. Больше того, мне это не только безразлично, но я сама стала причиной всех тех заблуждений, которые давали пищу для сплетен. Сама их провоцировала.

– А что же о вас говорили, мадам Ван А.?

– О… ничего определенного…

Наступила пауза.

– Ничего. Абсолютно ничего.

И она пожала плечами.

– Герда вам ничего не рассказывала?

– О чем?

– Об этом «ничего». Ведь родственники считают, что моя жизнь прошла впустую. Ну, признайтесь…

– Э-э-э…

– Вот видите, она и вам уже наболтала, что моя жизнь пуста. А ведь она была удивительно насыщенной, моя жизнь. И это «ничто» – чистая выдумка.

Я подошел к ней:

– Вы не хотите мне рассказать?

– Нет. Я обещала.

– Простите, не понял.

– Я обещала хранить тайну.

– Кому? И в чем?

– Ответить – значило бы частично выдать мою тайну…