Эрик-Эмманюэль Шмитт: Мечтательница из Остенде (сборник)

Эмма Ван А. была, наверное, очень красива даже в старости. Однако недавнее кровоизлияние в мозг – или удар, как выразилась Герда, – превратило это царственное старение в жалкое угасание. Теперь мышцы ее одрябли, прежде хрупкое тело выглядело попросту тощим. Она казалась такой невесомой, что легко было представить ее истончившиеся, ломкие косточки. Изуродованные артрозом суставы делали ее движения неловкими, но она не обращала на это ни малейшего внимания – так ярко горел в ней внутренний огонь. А вот глаза сохранили былую красоту, они были прекрасны – огромные, ярко-голубые, отражавшие плывущие в небе облака с севера.

Мое приветствие вырвало ее из задумчивости, и она оторопело воззрилась на меня. В этот миг ее нетрудно было счесть помешанной. Но она тотчас улыбнулась настоящей, искренней, не лицемерной улыбкой, просиявшей, как солнечный лучик в серой океанской хмари.

– А, вот и вы, добрый день! Как вам спалось?

– Настолько хорошо, что ровно ничего не помню. Сегодня буду знакомиться с Остенде.

– Завидую вам… Что ж, приятного дня, месье.

Я бродил по Остенде много часов, стараясь углубляться во внутреннюю часть города минут на двадцать, не больше, и неизменно возвращаясь к приморскому бульвару или дамбе, – так чайку притягивает соленый воздух океанских просторов.

Северное море гаммой красок напоминало устрицу – зеленовато-коричневый цвет волн перетекал в жемчужно-белую кипень на их гребнях; эти изменчивые оттенки, эта неуловимая игра переливчатых бликов исцеляли меня от ослепительных воспоминаний о средиземноморских пейзажах с их чистой голубизной и желтым песком, с ярким сочетанием красок, незамысловатым, как на детских рисунках. Здесь же приглушенные тона воды ассоциировались с йодистым привкусом даров моря, которые можно отведать в прибрежных пивных, да и само море казалось более соленым.

Хотя прежде я никогда не бывал в Остенде, на меня нахлынули воспоминания, и я позволил детским впечатлениям убаюкать свой взрослый разум. Закатав до коленей брюки, я прошлепал по колкому песку, а затем омыл ступни в мягкой воде. И, как в детстве, зашел в волны только чуть выше щиколотки, побаиваясь двинуться дальше. И, как в детстве, почувствовал себя совсем крошечным под этим бескрайним небосводом, перед этими бесконечными грядами волн.

Народу вокруг было мало. Одни старики. Отчего пожилые люди так любят морское побережье? Не потому ли, что купальщики не имеют возраста? Ибо при этом они снова впадают в детскую беспомощность, возвращаются к простым усладам младенчества. Ибо если дома и торговые заведения непреложно свидетельствуют о скоротечном времени, то уж песок и волны всегда остаются нетронутыми, непорочными. Что такое пляж? – это волшебный сад, над которым не властно время.

Я купил себе креветок и стоя съел их, макая в пластиковую баночку с майонезом, а затем снова пустился бродить.

На виллу «Цирцея» я вернулся к шести часам вечера, вконец одурманенный ветром, солнцем и грезами.

Эмма Ван А. обернулась ко мне, с улыбкой констатировала мое состояние восторженного опьянения и понимающе спросила:

– Ну что, понравился вам Остенде?

– Волшебное место!

– И далеко вы ушли?

– До самого порта. Хотя, знаете, честно говоря, я не смог бы осесть тут без надежды уплыть дальше.

– Ах так! Значит, вы остались бы здесь лишь при условии, что сможете уехать? Вот уж поистине мужское рассуждение.

– Вы верно угадали. Мужчины становятся моряками, а женщины…

– …супругами моряков! Потом вдовами моряков.

– А чего же еще ждать, живя весь свой век близ порта, на краю земли?!

Оценив дерзкий задор моего восклицания, она молча, одобрительным взглядом поощрила меня к продолжению. Я и продолжал:

– Чего ждать, если не отплытия?

Она коротко пожала плечами, отметая эту гипотезу:

– Тогда, значит, остается только возвращение?

Ее огромные голубые глаза впились в меня, и мне почудилась в них глубокая скорбь, однако ее твердый голос опроверг мое предположение:

– Воспоминания, месье, остаются воспоминания.

Вслед за чем ее взгляд снова обратился вдаль. И снова она мысленно улетела туда, где мне не было места; она созерцала морской простор, как я смотрел бы на чистый лист бумаги, готовясь запечатлеть на нем свои грезы.

О чем она вспоминала? Ни одна вещь под крышей этого дома не выдавала ее собственного прошлого: вся его обстановка – и книги, и мебель, и картины – была достоянием предыдущих поколений. Мне чудилось, будто она явилась в это фамильное гнездо подобно сороке-воровке – принесла в клюве украденное сокровище, сложила его тут и бережно хранит, разве только обновила занавеси да перекрасила стены.