Дэни Бехард - Варварская любовь

Возвратившись на ферму, Джуд не пошел в дом. Он стал взбираться по узкой тропинке на гору, и ветер рвал полы его куртки. В темноте картофельного поля он остановился. Несколько грядок еще были не вскопаны, и он принялся работать. Когда он выгреб из промозглой земли последнюю картофелину, тучи сгустились в огромный пласт над заливом, черные заплаты на багровеющем горизонте. Между вышками тянулись широченные стежки проводов. Джуд сопротивлялся ветру, твердая земля уходила у него из-под ног под равнодушным блеском первых звезд. Он стоял, даже не шелохнувшись.

Перед самым рассветом Эрве Эрве проснулся, заслышав высоко в небе гусиный клич. Сначала он решил, что наступила весна, что зацвел тысячелистник за окном – но то были вихри, налетевшие и застрявшие в помертвелых бутонах цветов, которые освещала заходящая луна. Он лежал на кровати, слушая дребезжание холодильника на первом этаже, пока тот не отключился. Он чувствовал неподвижность дома. Странным образом мысли блуждали среди прошлых лет, он вспоминал, как отбраковывал детей, строя семью так же, как и все остальное; вспоминая карликов, которые умерли, и он знал, что они умрут: нужды этой страны – слишком важный закон, чтобы его преступать. Он иногда посматривал на Иза-Мари, посматривал без особых чувств. Она почти не открывала глаз. Однажды, вернувшись домой после попойки, он увидел Джуда: тот в полусне шел по дороге в одном белье, что-то бормотал, а его голые ноги мерцали на фоне утрамбованной мерзлой земли. Что бы ни связывало этих близнецов без отца, без матери, это было уж слишком. Оба они были идиотами, нежным – она, жестоким – он, и хотя Иза-Мари получила от Джуда некую силу, теперь Джудова любовь к ней скорее стала слабостью.

Эрве Эрве полежал еще, вспоминая и надеясь, что ошибается. Прошлой ночью он вошел к ней в комнату. Он отбросил одеяло и увидел, что она умерла. Он уже уходил, но что-то его растрогало, возможно жалость к Джуду. Он опустил шторы. Эрве Эрве прислушивался. Теперь он был уверен. Куда мог Джуд отнести ее? Как далеко? Эрве Эрве откинул одеяла, встал и оделся. Он спустился из спальни и пошел к амбару. Он разбил лед в бадьях, потом постоял, глядя на дорогу. Возможно, он и был то последнее, что видели и запомнили покидавшие деревню, – разгневанный старик, уставившийся на них в ожидании, когда они исчезнут долой с его единственного глаза. Годами он ненавидел их, но еще не знал, каково их потерять – не только семью, но и величие гордости и любви, и легко исполняемый закон жестокости.

Он не мог себе представить своих детей где-нибудь еще, кроме тех мест, где их видел. Унесли ли они с собой хоть что-то из его мира, его земли и моря? В едва забрезжившем блеклом свете декабрьского утра растворялись на дороге все, кого он любил. Они никогда не перестанут уходить и растворяться в сером свете. Скалы побережья украшала река Святого Лаврентия, ветер никогда не менялся, как притяжение земли. Те, кого он потерял, казались ему бревнами, сгоревшими в огне, а юг – краем, покрытым пеплом, миром привидений.

Квебек – Джорджия

1961

Люди, населявшие Гаспези, представляли собой смесь акадианцев и островных нормандцев, джерсийцев, или гвернейцев, ирландцев, и индейцев, и шотландцев – и хотя лоялисты жили там со времен американской революции, они держались особняком. Но род Эрве можно было проследить до Бретани, до немого бретонского святого, влившего силу в их кровь и давшего имя. Каким-то образом он обосновался в Квебеке, когда рыболовной отрасли потребовались города для сезонной работы. Говорили, что он за всю жизнь не издал ни звука. Знахарка натирала ему язык соком бузины, заставляла держать в руках пепел, вешала его молочные зубы на шею годовалого козленка, загоняя бедное животное в море, и так до бесконечности; младенцем он не плакал и не гулил, но когда возмужал, перетаскивал камни, получал раны и познавал женщин без единого стона. Что подвинуло его покинуть родное бретонское мелководье, потомки так никогда и не узнали.

Через сто лет после прибытия имя его стало залогом породы; слишком восторженное, чтобы быть правдой, предание сразу же заставляло подозревать потомков Эрве в невежестве и склонности к преувеличениям. Это имя было известно всему Гаспези, потому что носили его гиганты; в прошлом семья начала крестить мальчиков родовым именем, разделяя его дефисом, чтобы отличать одного от другого. Когда один из сыновей становился главой семьи, он получал титул Эрве père [12]. Единственное нарушение традиции, допущенное Эрве Эрве, заключалось в том, что он позволил жене нарекать карликов менее прославленными, но куда более уместными именами мучеников и святых.