Курт Воннегут - Пока смертные спят

– У него там лежанка есть? – спросил меня Хониккер.

– Да, сэр.

– Я, пожалуй, прилягу.

Мистер Хониккер улегся в койку Джорджа, однако расслабиться не смог. Высокий, грузный, в койке он не помещался. Помаявшись, он снова сел.

– Сигарета есть?

– Да, сэр. – Я протянул ему сигарету и поджег. – Как она, сэр?

– Будет жить. Но это сделало ее старухой вот так. – Он щелкнул пальцами.

Щелчок вышел очень слабый, почти без звука. Хониккер посмотрел на лицо Дженни и болезненно сморщился.

– Его ждет потрясение. Нэнси теперь совсем другая. Может, оно и к лучшему. Может, теперь ему придется посмотреть на нее как на такое же человеческое существо.

Хониккер встал, подошел к мозгам Дженни, тряхнул одну из стальных полок, на которых они размещались. Полка была приделана намертво. Хоникер только потряс сам себя.

– Господи… – пробормотал он. – Как глупо, глупо, глупо… Один из величайших инженерных гениев нашего времени. Живет в фургоне, женат на машине и проводит жизнь за торговлей домашними приборами, мотаясь между Саскачеваном и Флоридой.

– Он вроде человек умный, – заметил я.

– «Умный»? – переспросил Хониккер. – Он не просто Джордж Кастро. Он доктор Джордж Кастро. В восемь лет он знал пять языков, в десять освоил математический анализ, в восемнадцать получил степень доктора в Массачусетском технологическом университете.

Я присвистнул.

– У него никогда не было времени на любовь. Он считал, что вполне сумеет обойтись без нее – что бы там этим словом ни называли. Ему было чем занять голову кроме любви. К тридцати трем годам, когда он слег с пневмонией, он ни разу не держал женщину за руку.

Хониккер заметил под койкой волшебные ботинки – там, где Джордж их оставил. Он явно умел с ними обращаться.

– Когда его подкосила пневмония, он вдруг ощутил страх смерти. Ему постоянно требовалась помощь и поддержка медсестры. Медсестрой была Нэнси.

Хониккер повернул рубильник. Мозги Дженни загудели.

– Человек, который постоянно подвергается воздействию любви, развивает к ней определенный иммунитет. Тот, кто возможности развить его не имел, рискует едва ли не погибнуть от первого же контакта. – Хониккер содрогнулся. – Любовь смешала все в голове бедняги Джорджа. Внезапно лишь она стала иметь для него значение. Я работал с ним в лаборатории. По восемь часов в день мне приходилось слушать его разглагольствования о любви. Любовь вращает мир! Весь смысл существования мира – в поиске любви! Любовь побеждает все!

Хониккер, прикрыв глаза, вспоминал навык, которым владел много лет назад.

– Привет, милая, – сказал он Дженни и зашевелил пальцами ног.

– Пи-ве, кас-сав-чих, – ответила Дженни без всякого выражения на лице.

А потом повторила гораздо четче:

– Привет, красавчик.

Хониккер покачал головой.

– Голос у Нэнси теперь звучит иначе. Стал более низкий, хриплый… не такой текучий.

– Та-ке мо-ит су-тит-са с ка-им ха-ни наз-бо, – проговорила Дженни и тут же поправилась: – Такое может случиться с каждым, храни нас Бог.

– А у вас неплохо получается, – признал я. – Не думал, что кто-то, кроме Джорджа, способен управлять ею.

– Нет, я не могу заставить ее выглядеть живой. По крайней мере, так, как Джордж. Это мне никогда не удавалось, даже после тысячи часов упражнений.

– Вы вложили в нее столько времени?

– Конечно. Предполагалось ведь, что именно я буду колесить с ней по стране. Ни к чему не привязанный холостяк без особых перспектив в лаборатории. У Джорджа была жена и большое будущее, ему следовало остаться здесь и развивать науку.

Размышления о превратностях жизни заставили Хониккера шмыгнуть носом.

– Изначально Дженни должна была стать маленькой шуткой в середине его карьеры. Милой электронной диковинкой, которую он придумал со скуки. Просто тешил себя, понемногу опускаясь с небес на землю после медового месяца с Нэнси.

Хониккер еще много рассказал мне о тех днях, когда рождалась Дженни. Иногда он заставлял и ее вставить слово – так, будто она вместе с ним предавалась воспоминаниям. Для Хониккера это было нелегкое время, потому что он тоже полюбил жену Джорджа. И до полусмерти боялся, что может что-то предпринять по этому поводу.

– Я любил ее такой, какой она была. Может, влечение родилось из всей этой ерунды, которую Джордж о ней болтал. Он нес всякий бред и о ней, и о любви вообще, а я видел настоящие причины, за что можно ее любить. Я полюбил человеческое существо – чудесное, неповторимое, своенравное переплетение достоинств и недостатков. Отчасти ребенка, отчасти женщину, отчасти богиню, не более понятную, чем логарифмическая линейка.