Виктор Гребенюк - В пламени (Избранные новеллы)

Но теперь – всё иначе. Азарта несколько ночей мучили тяжелые сновидения: будто падает на него всё, что когда украл, падает, падает без конца, он уже весь покрыт тем красочным, ярким хламом, сыплются деньги, сыплются бриллианты, он уже задыхается, а гора всё больше и больше, он кричит, вопит за помощью, но его крик сразу гаснет в той куче драгоценного лохмотья и драгоценного лома. И каждый раз, когда чувствовал, что вот-вот умрет, задохнувшись, доносится откуда-то голос: «Есть надежда. Кайся!»

Потому-то Азарт решил попросить владыку Игнатия об исповеди. Завтра Пасха, так тем лучше. Владыка не имел ни облачения, ни креста, однако отвел Азарта в угол каземата и исповедал. Произошла, правда, забавная заминка. Когда исповедник спросил: «Как твое имя?», кающийся сгоряча ответил: «Азарт». – «Как-как?» – удивился владыка. – «Азарт… То бишь… Азарий». Он так давно не слышал своего имени, только кличку, что и сам не раз забывал, с каким именем его крестили.

Архиерей исповедал, но не причастил. Не было ни чаши, ни вина, ни хлеба. Однако все это должно было быть . Вскоре.

Владыка Игнатий несколько раз искренне просил начальника лагеря, а вся христобратия ревностно молилась, чтобы раз, один-единственный раз – на Пасху – им выдали и чашу, и хоругви, и кресты, которые берегутся в хранилище лагеря как музейные ценности, и открыли церковь – один-единственный разок! – и позволили отслужить всенощную, а всем желающим заключенным принять участие. И, наверное, такой искренней была молитва владыки, и такой ревностной – христобратии, а еще, наверное, какие-то тонкости политического момента, что всё это им вконце-концов разрешили. Теперь владыка Игнатий, и несколько священников всех рангов, да несколько диаконов, и немалый хор обсуждали детали такой необычной пасхальной всенощной – на далекой окраине безбожного государства, где веют метели и не отступают морозы.

Азарт блаженно растянулся сбоку и на душе было так празднично убрано, подметено, вымыто. И как-то аж немного пусто в голове, как бывает порой от глотка лёгонького хмельного. Он сладко представлял себе этот крестный ход вокруг церкви посреди лагеря, как не раз с отцом ходил еще подростком: рассекает темноту фонарь впереди, колышутся хоругви, «Воскресение Твое, Христе Боже…» поет вслед за батюшкой вся процессия, и хорошо так!.. Право, и на этот раз будет хорошо, еще даже лучше, ведь какая же это великая Божия милость на них: пасхальную всенощную позволили красные комиссары, и не где-нибудь – в лагере. А на той всенощной владыка причастит его, прощённого, и уже не будут мучить его злые сны, и вообще – больше никогда, никогда… Завязал.

Обсудили, что должны были обсудить, и пошли в хранилище по все, чего просили и что им пообещали. Вскоре вернулись с радостным гомоном: таки не обманул начальник лагеря, слава Тебе, Господи! Будет, будет, будет у них пасхальная служба! Вернулись с несколькими мешками «музейных экспонатов»: здесь вот и фонарь, и чаша для причастия, здесь, посмотрите, братья, и хоругви, и…

– Владыко, а где же ризы??

Смолк вдруг радостный гул.

– Где ризы, владыко?

Риз не было. Перетрясли еще раз всё – нет.

– Владыко?

Архиепископ Игнатий сел и заплакал. Да… Да… Он сам во всем виноват: он сказал начальнику лагеря обо всем – и про фонарь, и про хоругви, и про потир, и про антиминс, тот записывал за ним следом, а сказать про ризы – забыл. Какое ж богослужение без риз, тем более на Пасху?…

Владыка всхлипывал, а все надломленно молчали.

Наконец кто-то робко:

– Авось, еще раз пойти… попросить?…

Нет, тщетно и надеяться. Во второй раз они нас не послушают. Да и разошлись они уже все: и начальник, и зам – осталась только охрана.

Что ж, не судьба…

Никто из опечаленной братии не заметил, как с каземата выскользнул Азарт.

Так же тихо через какое-то не очень долгое время он появился перед ними – и высыпал мешок красных парчовых риз.

Лаврин с сыновьями собирались на мельницу. Слава Тебе, Господи, опамятовались большевики, разрешили торговлю, и голод прошел [4] В 1919–1921 гг., во времена «военного коммунизма», торговля в Советской Украине была под запретом. Вследствие этой политики, а также засухи наступил голод 1921–1922 гг. . Этот год удался урожайным, так что будет и на помол, будет и на продажу.

Уже как собрались и осталось сказать «но!» – прибежал Стець, пьяньчужка и лодырь, да еще и воришка, что-то держа в холстине. Лаврин сапожничал, а Стецю приказал, чтоб не приходил больше: полно работать в долг для бездельника беспросыпного. Да вот прибежал: верно, где-то заполучил копеечку.