Нина Георге - Книга снов

Мой отец среди этих нереальностей числится под номером С7.

В первый день его череп был побрит справа и украшен оранжево-красным йодным пятном. Широкие белые лейкопластыри удерживали на лице трубки дыхательного аппарата, кожа казалась синей, и зеленой, и фиолетовой. Цвета ночи, силы, сна. Когда я зашел в палату первый раз, я будто проглотил комок из вязкого, текучего бетона, который с каждым вздохом все затвердевал в животе. Этот бетонный шар с тех пор я так в животе и таскаю.

Я уже говорил, что я синни-идиот. Воспринимаю мир иначе, чем другие. Я вижу звуки, голоса и музыку цветными. Метро в Лондоне звучит серо-синим цветом, как седельная сумка с множеством ножей. Голос у моей мамы мягкий, тонкая пелена над замерзшим озером, он фиолетовый. У моего голоса сейчас вообще нет цвета. Когда мне страшно, он становится светло-желтым. Когда я разговариваю, он светло-голубой, как ползунки. Он ломается, и я предпочел бы молчать до тех пор, пока это не закончится.

Голоса людей, которые знают, кто они и на что способны, имеют зеленый цвет. Темно-зеленые голоса, величественные и спокойные, как старый мудрый лес.

Я и числа вижу цветными. Восьмерка – зеленая, четверка – желтая, пятерка – синяя. Буквы – настоящие личности. «Р» агрессивная, «с» коварная, а «к» – скрытая расистка. «Ц» всегда готова помочь, а «ф» – настоящая дива. «Г» сильная и честная.

Заходя в помещение, я чувствую, какие эмоции здесь чаще всего испытывают. Если тени сгущаются так плотно, как над миссис Уолкер, я ощущаю, как тяжело на сердце у человека. У меня просто не получается смотреть людям в глаза. В них столько всего, и многого я не могу понять. Порой мне страшно: я вижу, когда они умрут. Такое со мной случалось, например, когда я смотрел в глаза кастеляну Колет-Корт или нашей соседке, миссис Логан.

Раньше синестезию называли патологическим состоянием. Патологической застенчивостью, патологической чувствительностью, а для семьи все это – настоящее испытание. Такие дети постоянно орут, чуть что – плачут и вообще ведут себя странно.

Взрослыми они зачастую оказываются в пограничных состояниях или превращаются в полных шизофреников, страдают депрессиями, многие кончают жизнь самоубийством, потому что не могут больше выносить этот мир и то, как они его видят. Гиперчувствительные плаксы.

Если бы против этого имелась таблетка, я проглотил бы ее не задумываясь.

Когда я в первый раз проходил по залу нереальных, мне показалось, что их души источают свойственные им цвета. Вот так я вижу мир и с удовольствием отрекся бы от этой способности.

И вот я увидел этого мужчину на койке С7 и почувствовал… Совсем ничего.

Это было странно.

Такого со мной еще не случалось.

Но это правда: незнакомый мужчина лежал спиной на алюминиевой каталке, неподвижно. Вокруг него плотно сгустились тени. Лунные цвета. Глаза его были закрыты, и он ничего не источал.

Это «ничего» на какой-то странный, прохладный манер успокоило меня. Я осторожно присел на край койки.

По-прежнему ничего.

Мне стало легче. Если я ничего не чувствую, значит должен перестать скучать по отцу и мне не придется постоянно думать о нем, искать его везде и всюду. Значит, не нужно будет приходить сюда снова. Значит, мама будет довольна.

Но тут я увидел скубиду.

Скубиду изменил все.

Мой отец носил на запястье правой руки плетеный браслетик. Он был темно-синий, светло-голубой и оранжевый.

Я сделал его два года назад и подарил ему. По почте. Мама сказала, что он все равно никогда на наденет его. Сразу выбросит в мусорку.

Я поверил ей, как обычно, пусть даже и надеялся на противоположное. В конце концов поверил, что мой отец – именно тот человек, которого она всегда описывала. Грубый, эгоистичный, беспечный. Но вот он носит мой браслет. Носит дурацкий пластиковый детский браслетик в трех моих любимых цветах – ночи, моря и летнего утра.

Он его носит.

Не знаю, как долго я там просидел, пялясь на резиновый браслетик, эту дешевую поделку, которая все изменила. Знаю лишь, что глава отделения доктор Фосс – «Зови меня просто Фосси, дружок!» – подошел ко мне, положил руку мне на плечо и сказал британским гнусавым говором, что отцу повезло. Его череп пробит, но мозг уже не страдает от отека и кора больших полушарий едва ли повреждена.

Совершенно случайно мимо проходил Бог, который прорычал: «Валентинер, не верь ни единому слову мишки Фосси. Мы еще разок-другой прооперируем твоего отца, а потом посмотрим, насколько напортачили».