Вагиф Султанлы - Пепельная клетка (Рассказы)

Слово «мэр» пулей ударило председателя, и от неожиданности получить такой удар от сидящего перед ним человека, он застыл… Его с трудом вывели из кабинета два милиционера. «Как случилось, что все это не возымело ужасных последствий. Ведь после брошенных в лицо председателю слов тех гораздо легче было вслед за тем швырнуть в него стулом, кожаной папкой, что была у него в руках».

Жена его, уходя с двумя детьми и оставляя его одного на съемной квартире, сказала: «Будь ты мужчиной, у тебя был бы дом, квартира. Открой глаза, оглядись вокруг, посмотри, как люди живут. За десять лет ты сменил пятнадцать квартир, даже одной комнаты получить не смог. Да покроется пеплом голова такого мужчины, как ты. Я и свадебные золотые украшения продала, чтобы платить за квартиру. Люди чуть ли не каждый год квартиры покупают, а ты…» Дальнейшего он уже не помнил, кроме ядреного ругательства после всех тех слов.

… Чем же иным, как не подарком судьбы после всех тех событий, явилось то, что старуха Ханымниса перевела свою квартиру на его имя. И у него в городе будет теперь квартира, у него будет адрес. Может, и семья его, раскаявшись, вернется. Верно говорят, бедняку должно везти, иначе ему не прожить.

В селе он сказал лишь то, что получил квартиру, родственникам же, пожелавшим приехать, посмотреть ее, отказал, сославшись на ремонтные работы. Три-четыре месяца так называемого ремонта обратились в три-четыре года. Старуха же все не умирала. Со времени его переезда она не вставала с постели. Каждый день он готовит чай, еду, завтракает сам, приносит чай старухе, оставляет рядом с ней обед и уходит на работу.

Поначалу он все это проделывал с особой охотой, получал удовольствие, обслуживая старуху, наводя порядок в своем будущем доме. Но постепенно все это стало надоедать ему.

К этому ужасному решению он пришел как-то душным летним вечером, когда пил во дворе чай со студенческим другом своим Валехом. Наигравшись в тот вечер в нарды, сидя под инжировым деревом, они устали. И сидя в тени дерева, попивая чай, беседовали.

– Гадир, а Гадир! – донесся изнутри голос старухи.

Не поднимись он, она и сто раз на одном дыхании скажет: «Гадир». Он пришел в комнату. Она хотела чаю; он отнес и поставил перед нею пиалу с чаем.

Не успел присесть, как снова послышался ее зов:

– Гадир, а Гадир!

– Тьфу! – он выругал себя, – не хватало тебе, дураку, дома! И как я связался с этой старухой… Разве умрет она когда-нибудь? Один Аллах знает, сколько таких, как я, она вначале подмаслила, а потом, замучив, свела в могилу…

Валех смеялся.

– Тебе и этого мало. Думаешь, легко дом по-лучить.

Старуха в доме продолжала кричать.

– Пойди посмотри, что она хочет.

– Пусть хоть умрет, не пойду. Хоть криком изойдет.

– Имей совесть, сходи взгляни…

Ругаясь, он вошел в дом и молча встал в ногах кровати.

– Чего не откликаешься? – спросила старуха.

Он не отвечал, не было уже ни сил, ни терпения.

Сквозь землю готов он был провалиться, выходя из комнаты с тазом. «Какая твоя собака заблудилась в этом городе, скажи? Дом как дом стоит у тебя в селе, комнаты, двор – что площади, хоть на коне скачи. А ты прилип к лачуге старухи Ханымнисы, считаешь дни, когда она прикажет долго жить…»

Многие друзья его, знакомые знали, что у него есть дом. Но как дело обстоит в действительности, он им не рассказывал. Домой никого не приглашал, чтобы не спрашивали, кем приходится ему старуха. Как объяснить им, что все не так. Ему просто стыдно было это все обнародовать.

«Как случилось, что эта ужасная мысль пришла ему в голову. Ведь старуха ничего плохого ему не сделала, то и дело ласкала слух его добрыми словами в его адрес, обеспечила жильем в городе, где так трудно его добиться, убрала с его пути препятствие, которое он считал самым трудным, чтобы жить в городе по-людски. Как же мог он вместо благодарности согласиться на голодную смерть этого человека… Как позволила ему эт совесть его… что люди скажут… Даже если не узнают, как укрыться ему от себя, от совести своей…» Словно все то хорошее, душевное, что жило в нем с самого детства, вдруг исчезло. Что ни делал он, не вернуть было ему всего этого.

Ровно четыре года, как нет у него известий ни от жены, ни от детей, даже где живут они, он не знает. По ночам лица дочерей неотступно стоят у него перед глазами; он грызет себя изнутри, злясь на свое бессилие и отсутствие возможностей. Находит утешение лишь в фотографии, снятой в один из счастливейших дней жизни их семьи, которую постоянно носит с собой в нагрудном кармане пиджака.