Эдвард Кэри - Проглоченный

У меня затряслись руки. Я взял шуруп с кольцом на конце.

– Что это? – спросил он.

– Шуруп с кольцом на конце.

– А зачем он?

– Это полезная штуковина. Если ввинтить этот шуруп в предмет, то я смогу, например, повесить предмет на крючок. Вон на тот пустой крючок. А ну-ка повернись!

– Что ты собрался делать?

– Это займет минуту.

Я взял деревянную куклу, воткнул шуруп между узких плеч и начал ввинчивать.

– Ой! Больно!

– Перестань…

– Ой!

– Еще несколько поворотов. Ну вот.

– Что ты со мной сделал?

– Теперь будешь знать свое место!

Я нацепил его на крючок, и он повис, болтаясь и стукаясь о стену. Стук-стук. Хрясь! Точно повешенный на виселице.

– Сними меня!

– Нет, не сниму. Молчи!

– Как так можно поступать со своим сыном?

– Ты не сын, а марионетка.

– Я сын, баббу . Я сын!

– Маленькие мальчики ходят в школу, маленькие мальчики спят в кроватках, ходят в церковь, лазают по деревьям. А ты кукла и раньше был деревом. Знай свое место!

Час спустя, удостоверившись, что дверь заперта, я снял его с крючка. Теперь мои руки не дрожали. Я вырезал для него новые ступни. И приладил их тщательно, со знанием дела. Вы бы и не заметили разницы. Как-никак я был местным умельцем-творцом.

– Если ты меня лягнешь, – заметил я, – я снова повешу тебя на крюк.

– Я не буду лягаться. Я выучил урок.

– Ну и молодец.

– Можно мне пойти погулять?

– Нельзя.

Я раскурил трубку. Он испуганно отшатнулся от зажженной спички! И в ужасе глядел на поднимающийся от трубки дым.

– Потуши! Потуши! Мы же сгорим дотла!

– Этот огонь не такой, как тот, что ты развел, – ответил я. – Он безопасен, потому что горит внутри моей трубки.

И я выпустил струю дыма.

– Погляди! Как испортилась погода! – воскликнул он.

Я продолжал дымить.

– Какие облака! Это ты делаешь облака? Ты так умеешь?

Какое интересное наблюдение он сделал! Вы понимаете? Но чем больше я его слушал, тем меньше мог оценить его слова.

– Это всего лишь горит мой табак.

– Я боюсь пламени.

– Успокойся. Это всего лишь маленький личный костер.

Чуть позже в тот же день я увидел, как он глядит в окно на детей, спешивших из школы по домам.

– Хочу быть мальчиком, – сообщил он, – бегать, как они, гурьбой.

– Мы не можем иметь все, чего хотим.

– Ты только посмотри на них, папочка! Эй! Эгей!

– Отойди от окна!

Я затворил ставни. Напрасно я позволил ему выглядывать. От этого у него возникли новые желания.

– Ты меня позоришь перед соседями, у которых настоящие дети, – сказал я. – Возвращайся на свой крючок.

– Почему?

– Потому что я так сказал.

– А кто ты такой, чтобы мне указывать?

– Тот, кто дал тебе жизнь.

– Если ты мне ее дал, то я ее забираю. И с ней сбегу.

– Будешь делать то, что тебе говорят.

– Маленькие мальчики не спят на крючках. У них есть кроватки.

– Мне что же, теперь для каждой сковородки и кастрюли сделать люльку?

– Нет, только для меня.

Ставни закрыты. Мы занялись своими делами, человеческими и деревянными. Покуда я столярничал, он, с моего позволения, играл с моими инструментами. Вот список его первых друзей:

Мячик

Погнутая ложка

Ржавая стамеска

Молоток

Затупившаяся ножовка

Вскоре стемнело, и мы оба примолкли. Я ненароком поглядел на него. Он затих, и я даже подумал, что он опять вернулся в предыдущее состояние бессловесного чурбачка. Я решил, что он утратил умение двигаться. На какое-то мгновение я даже умилился перемене, словно мне следовало почувствовать огорчение, нежели облегчение. Но после долгой паузы он вновь заговорил; он просто не мог долго хранить молчание, ибо молчание не было свойством его натуры. Сначала я не понял, что это за звуки, уверенный, что это поют половицы, когда я шагал по ним, – под моей тяжестью, понимаете ли, они обрели голос, не сами же они заговорили. Но и потом, когда я собрался спать и остановился у кровати, скрип не стих. Я прислушался.

– Где я буду спать? – спрашивал он.

– Спать? Будешь спать там, где я тебя оставил, на своем крючке. А ну-ка спать! Что за выдумки! Ты же не можешь спать. Это свойство животных.

Вопль. Громкий скрип дерева. Я расслышал в скрипе слова.

– Кто же я такой?

– Ветка! – сказал я. – Сук. Обрубок.

Гневный скрип.

И снова вопрос, гораздо тише: