Мазо де ля Рош - Штормовые времена

Путешествие из Лондона в Пенчестер длилось долгие часы. Аделина вышла из поезда очень усталая. Но возле станции их встретил экипаж настоятеля с удобными мягкими сиденьями и ярко светившими в сумерках фонарями. На улицах стояла тишина, и поездка была спокойной. Вскоре на фоне заката перед ними вырос высокий собор. В его окнах продолжало отражаться солнце. Это было неземное зрелище, казалось, способное длиться вечно. Аделина наклонилась к окошку экипажа, вглядываясь в эту картину. Она хотела запечатлеть этот образ в своей памяти и увезти с собой в Квебек. Ей казалось, что даже декан не любит этот собор так, как она. И прелестные улочки, теснящиеся вокруг него, – сумрачные, но такие аккуратные, трогательные, в традициях прошлого.

А сам дом декана! Вылезая из экипажа, Аделина пожалела, что им не владеет. Дом казался таким солидным, теплым, гостеприимным. Она могла бы быть тут хозяйкой, судя по ее багажу, загромоздившему холл, голосу ее мужа, отдававшему приказы слугам, плачу ее ребенка, эхом звеневшему в доме, ее попугаю, разрывавшему воздух эротическими нежностями при звуке ее голоса. Казалось, Августа и пресвитер – никто в собственном доме.

Аделина кинулась к попугаю, сидевшему на цепочке на жердочке гостиной.

– Бони, милый, я вернулась! – воскликнула она, приближая свое прекрасное орлиное лицо к птичьему клюву.

– А, жемчужина гарема! – закричал попугай на хинди. – Дилкхуса! Нур-Махал! Мералал! [4] Нур-Махал – дворец в городе Бахавалпуре в пакистанской провинции Пенджаб. Мера лал – фрагмент йогической мантры. – и ухватил хозяйку за ноздрю. Его темный язык затрепетал возле ее губ.

– Где он всему этому научился? – спросил декан.

Аделина повернулась и дерзко посмотрела на него.

– У раджи, – ответила она. – У того раджи, который мне его подарил.

– Вряд ли это прилично… – заметила Августа.

– Неприлично, – ответила Аделина. – Это красиво, безнравственно и совершенно пленительно.

– Я имею в виду то, что говорит птица.

– Да. Я имею в виду то же самое.

В разговор вмешался Филипп.

– Августа, что, ребенок ревел все время, пока нас не было? – спросил он.

Лицо его сестры омрачилось, за нее ответил декан.

– Да, в самом деле, – сказал он. – Собственно говоря, между младенцем и попугаем я не мог найти в доме ни единого места, где бы мог мирно писать свои проповеди. – И добродушно добавил: – Но это не имеет значения, не имеет значения.

Но это имело значение. Филипп понимал, что декану требуется больше тишины, чем гусару, и что дочь его раздражает. Ей скоро год, и пора бы немного поумнеть.

Тогда Филипп впервые в жизни взял младенца на руки и стал наставлять. Держа ее в своих сильных ладонях так, что ее желтоватое личико оказывалось на уровне его румяного лица, он сказал:

– Озорница, разве ты не знаешь, что к чему? Вот твои дядя и тетя, у них нет детей. А вот ты, маленькая девочка, – то, что им надо. Ты сможешь остаться с ними, по крайней мере до тех пор, пока мы с мамой не обустроимся в Канаде. Будешь себя хорошо вести, они сделают тебя своей наследницей. Я имею в виду, ты должна перестать реветь всякий раз, когда тетя на тебя смотрит. Ты не должна плакать. Поняла?

Но Гасси понимала только, что ей нехорошо. Она страдала от постоянных колик, вызванных неразумным кормлением и еще более неразумными лекарствами, от которых пища не переваривалась. Однако няня считала, что никто, кроме нее, не способен ухаживать за ребенком.

Гасси была не по возрасту развита, частью из-за замечательного ума, частью из-за постоянной смены обстановки, которая стала ее уделом. Она поняла, что сильное существо, высоко поднявшее на руках и говорившее звучным голосом, велело ей не плакать и держать страдания от боли и застенчивость при себе. И когда тетя в очередном внезапном приступе любви схватила ее, чтобы потискать, малышка с огромным усилием сдержала рыдания. Она печально уставилась в лицо старшей Августы, уголки ее губ опустились, глаза стали огромными, но ей удалось сдержать слезы.

Увидев выражение детского лица, Августа пришла в потрясение.

– Почему малышка меня так ненавидит? Я же вижу, – в ужасе произнесла она.

– Глупости, – ответил ей Филипп. – Это всего лишь застенчивость. Она ее преодолеет.

Он пощелкал перед Гасси пальцами.

– Нет, я пыталась и старалась с ней подружиться. А она сейчас окинула меня таким отчаянным взглядом! Как будто она изо всех сил сдерживалась, чтобы не заплакать. Вот, возьми ее, Аделина.