Сьюзен Кельман - С высоты птичьего полета

– Дай-ка посмотрю, – сказала она, ее глаза заблестели.

Даже с широко открытым ртом он продолжал говорить.

– Я нашел стювер [7] Нидерландская монета, эквивалентная пяти центам. у себя под подушкой сегодня утром!

– Молодчина, Альберт. – Ханна поднялась на ноги. – Тебе пришлось его расшатать?

Альберт отрицательно затряс головой – пожалуй, слишком усердно… Почувствовав ее сомнения, он с неохотой добавил:

– Но только чуть-чуть.

Ханна пригладила мальчику волосы, и он убежал сообщить о своем достижении кому-то еще.

Она стояла, очарованная, напоминая себе, что еще не все потеряно в эти страшные времена; еще существовали невинные вещи: ласточки по весне вили гнезда, а у детей выпадали молочные зубы.

Завернув за угол Ханна заметила энергично машущую ей из дверного проема женщину – это была давняя подруга ее матери, мефрау Оберон, которую с детства все соседи называли «Ома», то есть «Бабушка». Маленькая и сухонькая старушка была закутана в шаль с бахромой и темную тяжелую юбку. На ногах толстые черные чулки и клоги – традиционные деревянные башмаки. Пока Ханна поднималась к ней по тропинке, женщина вернула прядь выбившихся седых сальных волос обратно под поношенный платок и потеребила коричневый бумажный сверток, крепко сжимаемый морщинистыми руками. Высокая, в сто семьдесят сантиметров и туфлях на высоком каблуке, Ханна возвышалась над ней.

– Шерсть для твоей мамы, – беззубо улыбнулась мефрау Оберон, протягивая сверток. – Я бы и сама отнесла, но у меня тушится мясо.

Ханна наклонилась, чтобы обнять старушку.

– Благодарю вас, мефрау Оберон. Не стоило утруждать себя. Мама будет так рада!

Ома отмахнулась от благодарности.

– За все эти годы Клара так много сделала для меня, особенно после смерти мужа. И это такая мелочь. К тому же, мне все равно пришлось стоять в очереди.

Она горячо расцеловала Ханну в обе щеки. Когда Ханна вернулась на дорогу, Ома крикнула ей вдогонку:

– Поцелуй ее за меня!

Ханна помахала в ответ.

Она только собиралась перейти улицу, когда перед ней резко затормозил грузовик. Яростное облако копоти с вонючим запахом бензина заставило Ханну отступить назад. Грузовик был немецкий. В кузове громоздились груды велосипедов.

Ханна вздохнула, думая об ущербе. Металл и резина, вероятно, нужны для военных нужд, однако все понимали, что это всего лишь очередная уловка, придуманная врагом, чтобы подавить их, лишить любого проявления свободы и независимости.

Когда грузовик тронулся с места, что-то отлетело назад и с грохотом упало на землю. Это была педаль: расшатавшись, она оторвалась с нависшего велосипеда. Ханна непроизвольно наклонилась и подобрала ее. Спрятав педаль в карман, она направилась домой.

По обе стороны от тропинки, пробивая себе путь через мерзлую почву, поднимались крокусы, восхищающие Ханну своим неукротимым бесстрашием. Красно-синий молочный бидон у двери её дома стал прибежищем для нарциссов.

Она повернула ключ в замочной скважине, и как только вошла внутрь, оказалась окутана волной теплого домашнего уюта. Прихожая была выкрашена в мягкий и приглушенный лимонный цвет, а расписанные вручную синие тарелки гордо красовались на высоких полках. Как только она закрыла за собой дверь, дедушкины часы из красного дерева, хозяева прихожей, словно обнимая и приветствуя ее дома, мягко и глубоко пробили пять часов.

Хриплый, старческий голос окликнул ее из гостиной:

– Привет, родная!

Ханна сняла пальто и повесила на деревянный крючок.

– Привет, мама, – отозвалась она.

Мать сидела в своем кресле, склонившись над вязанием. Ее, похожие на пушистую пряжу волосы обрамляли морщинистое лицо, расплывшееся в широкой улыбке, схожей с улыбкой дочери. Она подняла на Ханну задумчивые глаза того же оттенка синего.

– Все еще так холодно, – сказала она, недовольно качая головой.

– Да, – кивнула Ханна и, подняв соскользнувшую на пол толстую шерстяную шаль, накинула ее на плечи матери, а затем подбросила дров в камин.

– Что у тебя там новенького? – спросила Клара, заметив сверток, который дочь поставила у ее ног, пока занималась камином. – Мефрау Оберон кое-что тебе передала.

Клара опустила вязальные спицы на колени, в ее глазах заплясали огоньки предвкушения. Ханне нравилось видеть маму такой оживленной.

– Ну что, – нетерпеливо спросило Клара, – я могу развернуть?

Ханна прошла через комнату и вручила сверток в протянутые руки матери. И хотя те были скручены артритом, каким-то образом они сумели справиться с бумагой за короткое время. От радости женщина хлопнула в ладоши: