Луиза Фейн - Тайное дитя

Последняя фраза адресована Бровастому, сидящему с каменным лицом.

Несколько участников вежливо смеются и одобрительно кивают.

– От имени нашего комитета позвольте поблагодарить вас, профессор Хэмилтон, за то, что любезно согласились прийти и представить нам свои изыскания, – говорит Вуд. – Как всегда, вы приносите вести с передового рубежа науки, расширяющие наши представления. Мы искренне признательны вам за потраченное время и терпение.

Эдвард воодушевлен аплодисментами, теплотой восхищенных взглядов и одобрительными кивками многих участников встречи.

– Дорогая, доедай кашу, – просит Элинор.

Мейбл крутит ложкой в глубокой тарелке и тихо разговаривает с Пруденс, примостившейся на подлокотнике ее стула.

– Пруденс говорит, что она ест только совсем сладкую кашу.

– Но кашу положили тебе, а не Пруденс, – замечает Элинор. – Съешь быстренько. А то няня скоро уведет тебя играть, и ты останешься голодной.

– Я люблю то, что любит Пруденс, – заявляет Мейбл, ударяя ногой по ножке стула и выпячивая нижнюю губу.

– Боже мой, Элли, да положи ты ребенку еще ложку сахара. – Роуз вздыхает и подмигивает Мейбл. – Тетя Роуз согласна с Пруденс: чем больше сахара, тем лучше.

Элинор выразительно смотрит на Роуз. Но ее решимость прошла, и она посыпает сахарным песком быстро остывающий завтрак Мейбл.

– Похоже, я тут одна против троих, – говорит она. – Но если у тебя выпадут все зубы, виновата будет не тетя Роуз и не Пруденс.

– Спасибо, мама.

Широко улыбаясь, Мейбл зачерпывает ложку каши, вначале подносит ко рту куклы, затем быстро проглатывает.

Элинор намазывает тост джемом, в котором полно яблочной кожуры. Боковым зрением она отмечает пустующий стул Эдварда. Муж теперь приезжает домой только на выходные. Связано ли его постоянное отсутствие только с работой? Может, Софи известно то, о чем не знает она? А может, есть другие причины, по которым он избегает Брук-Энд? Она смотрит на дочь. Мейбл сосредоточенно объедает верхний, подслащенный слой каши.

Раздается негромкий стук в дверь.

– Доброе утро, миссис Хэмилтон. Мейбл уже позавтракала? – спрашивает мисс О’Коннелл.

Лицо у няни хмурое и угрюмое.

– Доброе утро. Думаю, да. – Элинор поворачивается к Мейбл. – Дорогая, вытри салфеткой ротик. Мисс О’Коннелл, вы хорошо себя чувствуете? У вас несколько усталый вид.

– Это пройдет, – отвечает няня, губы которой плотно сжаты.

Что-то не верится. Под глазами мисс О’Коннелл темнеют круги.

Мейбл слезает со стула.

– Пожелай маме хорошего дня.

– Хорошего тебя дня, мама, – тихо говорит Мейбл и вслед за мисс О’Коннелл выходит из комнаты, шаркая ногами по ковру.

Что это с ними обеими?

– Ну и что ты думаешь? – спрашивает Роуз.

Элинор что-то хмыкает.

– Элли, ты слышала мой вопрос? – Сестра с лязгом бросает нож на тарелку.

– Ой, прости! Унеслась в мыслях.

– Я говорила, что в Лондоне есть курсы усовершенствования стенографисток. Я бы хотела туда поступить. Нужно освежить навыки. Я рассказала об этом Софи. Поскольку школа Питмана находится на Саутгемптон-Роу, она сказала, что три месяца, пока идут занятия, я могу пожить у нее. Естественно, на выходные я буду приезжать в Брук-Энд, как и Эдвард.

Роуз смотрит на сестру, ожидая ее реакции. Но мысли Элинор далеки от темы разговора, далеки от столовой, Брук-Энда и планов Роуз. Элинор глубоко погрузилась в себя и пытается понять странное, неясное ощущение, возникшее у нее под ложечкой. Ощущение усиливается. Она ждет, пока оно превратится во что-то реальное. Но ощущение упрямо остается размытым, и ей не ухватить его смысл. Она заставляет себя вернуться к действительности.

– Роуз, – осторожно начинает она, – я не возражаю против твоего поступления на курсы. Конечно, жить у Софи несравненно лучше, чем в каком-нибудь пансионе. Я понимаю твое желание работать. До замужества я и сама с большим удовольствием работала. Но…

– Но – что?

– Но неужели ты мечтаешь о работе секретарши? Или намерена поискать нечто более подходящее для девушки твоего происхождения? Журналистика – чисто мужская вотчина и уж явно не для таких, как ты. Я бы очень беспокоилась о твоей безопасности и репутации.

Роуз закатывает глаза:

– Уверена, мама одобрила бы мой выбор.

Элинор смотрит на решительное лицо Роуз и думает, чтó на самом деле сказала бы их мать. Их прежняя мать, какой она была до Трагедий. Так Элинор привыкла называть последующие события. Она плохо помнит их мать до войны: ту счастливую, беззаботную, жизнерадостную женщину. А Роуз? Сестра помнит еще меньше. Роуз было всего четыре года, когда разразилась война. Семь, когда на этой войне, с разницей в несколько недель, погибли оба их старших брата. Роуз видела, как медленно и мучительно умирал их отец, легкие которого были поражены отравляющим газом. Месяц за месяцем он сражался за право дышать. И, словно всего этого было недостаточно для юной жизни, когда Роуз было десять лет, однажды утром их мать ушла на работу и не вернулась. Трагедии. Будучи не в состоянии справиться со столь сильным горем и потрясением, они с Элинор сплели свою версию воспоминаний о родителях и братьях, где было больше фантазий, чем реальности. Реальные воспоминания сохранились только у Элинор, и те отрывочные. Их она держит при себе, не делясь с сестрой.