Тим Уинтон - Хижина пастыря

Это оказалось самой большой неожиданностью в моей жизни. Самым тяжелым открытием. О собственной маме. О том, что она против меня. С тех пор я много передумал и понял – зря я удивлялся и приходил в ужас. Ведь так было постоянно, просто раньше я не замечал. Сейчас-то я уже не наивный ребенок. Смотрите сами. Почему она не уехала из Монктона, когда жить с Кэпом стало невыносимо? Мама твердила, будто из-за меня, будто она не могла сбежать, боялась, ведь я останусь с Кэпом. Я ей верил. Теперь же думаю – почему мама просто не взяла меня с собой? Мы могли сложить вещи в машину и укатить куда угодно. Начать новую жизнь. Вдвоем. Может, мама дико боялась Гондона – вдруг он найдет нас, что тогда сделает? Или может, я не стоил риска? Может, она, как и все остальные, считала меня сволочью? Понимаете, мама так и не смогла выбрать меня. Третий лишний. Она предпочла Кэпа.

Я знаю, собак кормят отбросами. И лупят, да. Не самая волшебная жизнь, конечно, но иногда, поверьте, быть собакой не так уж и плохо.

Ладно, надоело. Это дерьмо мне давно по барабану. Хотя тогда оно еще болело, и сильно. В ту ночь я сжег много дерева и увидел много звезд.

Наутро я повел себя как дурак. Проснулся, когда солнце уже встало. На завтрак почистил апельсин. Вкуснее апельсина я в жизни не пробовал! Надо было сжевать его медленно, посмаковать, а не проглотить в секунду. Но есть и пить хотелось до чертиков.

Я отлил – моча выглядела темной и воняла. Скоро начну ходить по-большому камушками, как овца. Немного потоптался босиком. Затем осмотрел вещи, вяло и полусонно. Бутыль с водой почти опустела. По весу стала как ведро с воздухом. Зато карабин потяжелел. Ноги по-прежнему гудели, а теперь еще и все тело ныло. Я сидя натянул носки и зашнуровал ботинки. Подбитый глаз страшно разболелся. Он был горячим и пульсировал. Жалко, не нашлось ничего холодного, не то я приложил бы. Что угодно: кусок мяса, замороженный горошек, мокрое полотенце. Однажды после уроков я заскочил в школьный автобус со страшным фингалом, похожим на раздавленную сливу, и прошел мимо девчонки с мороженым. Выхватил его, ткнул в фингал и уселся сзади. Как же приятно было! Девчонка с приятелями, да и остальные в автобусе психовали, но не смели и слова сказать. Ледяное мороженое таяло, текло по моему лицу, а я плевать хотел на всех. Сегодня утром у меня есть лишь апельсиновая кожура. Вот она, валяется передо мной. Куда ж деваться… Подобрал ее, приложил к глазу. О боже! Я взвыл так, что услышали в Сиднее. Поверьте, банановая шкурка для подбитого глаза сгодится, но апельсиновая кожура – нет.

О ней могу сказать одно – она меня взбодрила. Я тут же натянул рюкзак и потопал дальше.

Солнце светило в глаза. Сначала идти было трудно, но скоро я поймал ритм. Меня окружало такое спокойствие… Ну вы понимаете. Тишина. Только звук шагов. Потом я перестал замечать и его. Я слышал лишь птиц. Сорочьи жаворонки. Их пение никогда не приедается. Напоминает о школе. О лавочке под директорским кабинетом. Я вечно там сидел. Эти маленькие птички храбрые, как бушрейнджер Нед Келли, честное слово. Парочка жаворонков, размером не больше ладони, залетала со школьного двора прямо на веранду, к лавочке. Они каждый раз меня навещали. Скакали у ног. Выпячивали грудь и ругались – то ли прогоняли, то ли просто ждали от меня какой-нибудь реакции. Мне стало радостно от одних только воспоминаний.

По словам мамы, я относился бы к школе по-другому, если б хоть чуток старался. Может, я и правда ни черта не понимал, как говорили учителя. У меня тогда не было никаких убеждений, я не представлял, к чему прислушиваться. Не видел в уроках смысла, они казались мне сплошным бредом. Я не помню ни одного умного человека за все годы учебы, но повторяю – я не особо вникал. И вот дела, теперь я капельку скучаю по школе. Никогда не думал, что скажу такое. Я не знал, кто я и на что способен. Вел себя хреново, по-другому не умел. Ко мне постоянно относились по-скотски, каждый божий день, а в подобной ситуации рано или поздно понимаешь – нужно поступать с другими так же. В общем, к четвертому классу дети меня боялись. И мне это нравилось. Ко времени перехода в старшую школу Долли-Дистрикт я уже считался психом. Что совершенно меня устраивало.

Я бросил учебу в прошлом ноябре. Пару раз приходили какие-то типы, искали меня. Но скоро уже весь район знал о мамином раке. Так что меня больше не трогали. Может, старик шепнул пару слов копу. В школе наверняка вздохнули спокойно. Учителям со мной было несладко. Характер и все такое. Замашки малолетнего преступника, понимаешь ли.