Шармейн Уилкерсон - Черный торт

Даже под самый конец работы у женщин не пропадала охота смеяться.

Раз, поворот, и два, поворот, и три…

Для Кови это были любимые дни, когда занятия в школе заканчивались и она могла, сбросив туфли, усесться в кухне с женщинами. Они включали радио и слушали калипсо и рокабилли [1] Калипсо и рокабилли – афрокарибский музыкальный стиль и разновидность рок-н-ролла соответственно. – Здесь и далее примеч. перев. . Отвинчивали крышку с банки фруктов, пропитанных ромом и портвейном, и в голову ударял пряный аромат. Легкий ветерок, напоенный запахом трав и солью, проникал сквозь жалюзи, охлаждая вспотевшие шеи. Сплетни шепотом, взрывы смеха.

Мать Кови и ее помощница по хозяйству Перл занимались небольшим, но популярным бизнесом по изготовлению тортов. Большинство знакомых состояли в гражданском браке, как и родители Кови, но уважением пользовались законные союзы, и обеспеченные люди всегда планировали свадьбу. В подобных случаях обязательным был черный торт. Тут-то и принимались за дело мама и Перл.

Мама часто смеялась, когда готовила черный торт. Всегда наступал момент, когда она не могла больше противиться магии музыки, звучавшей по радио.

«Давай-ка, Перл», – скажет, бывало, она. Но танцы не сильно занимали помощницу.

Перл сдержанно улыбнется и начнет покачивать головой в такт музыке, а мама поднимет испачканную во взбитом жидком тесте лопаточку, ритмично размахивая ей, подступит к Кови, а затем отступит, хватая дочь за руку. Та-ди-да, ди-да , запоет она под музыку. Она увлечет Кови за собой в этом скользящем движении, и они закружатся по столовой, распространяя запахи жженого сахарного песка, растопленного сливочного масла и помады для волос.

Перл нравилось иногда пожурить маму.

«Мисс Матильда, – скажет она так, словно бранит Кови, а не обращается к своей нанимательнице, – знаете, эти торты не готовятся сами собой!»

В те времена, когда Кови была маленькой, мама порой танцевала с папой на заднем дворе. Это происходило вечерами, когда отключалось электричество и они выставляли свечи в стеклянных банках вдоль края патио и выносили на улицу транзисторный приемник. Мама прижималась к папе, поглаживая его по спине. Порой родители брали Кови за обе руки и танцевали с ней. Иногда папа поднимал ее и вертел туда-сюда, а мама заливалась смехом.

В последние месяцы перед своим исчезновением мама почти не смеялась. Всякий раз при появлении папы ее лицо каменело. У взрослых были какие-то свои дела, смысл которых Кови уяснила гораздо позже. Как и смысл маминого поцелуя посреди ночи.

Кови почувствовала во сне этот поцелуй. Потом следующий. Прикосновение руки к волосам. Легкий аромат розового масла, смешанный с запахом пота. Затем рассвело и наступило воскресное утро. Мать, видимо, дала ей выспаться. Кови ждала. Мамы не было. Она встала и пошла в кухню. Мама исчезла.

Двенадцать часов спустя она так и не появилась. Перл, как обычно, оставила ей ужин. Папа, как обычно, пришел домой навеселе.

Через двое суток мамы по-прежнему не было. В дом пожаловали полицейские, они слушали папу и кивали. Да, сказали они, мы посмотрим, что можно сделать.

Неделю спустя папа, держа Кови за руку, свободной ладонью утирал ей слезы. Он обещал, что мама скоро вернется, говорил: «Вот увидишь». Папа перебрал больше обычного. Перл крепко обнимала Кови.

Прошел месяц, мамы нет.

Прошел год.

Потом еще пять лет.

Папа пропадал на петушиных боях. В одной из своих лавок он прятал за коробкой бутылку, Кови это видела. Перед тем как уйти домой, Перл обнимала Кови. А та по-прежнему просыпалась ночью, принюхиваясь, не пахнет ли розами и солью.

Минуло шесть лет, и лишь тогда Джонни Лин Линкок признался себе в том, что его женщина не вернется домой даже ради их дочери. Он сидел на заднем дворе с бутылкой пива, наблюдая за тем, как ящерица хватает невидимых насекомых, и думая о том, как трудно всегда было удержаться на плаву, с Матильдой или без нее. Для Лина жизнь проходила в постоянной борьбе, как и для его родителей, и для всех поколений, в прошлом покинувших родину и пустившихся в путь через океан.

Его ба [2] Ба (баба) – папа (в ряде китайских диалектов). любил рассказывать своим мальчикам историю о тех соотечественниках, кто начал бедственную жизнь в Америке, но затем сумел обратить трудности себе во благо. Так, в 1854 году некоторые мужчины, работавшие на строительстве Панамской железной дороги, сильно захворали: их рвало черной желчью и глаза у них пожелтели. Многие китайские рабочие, присланные на эту стройку, потребовали, чтобы их отправили в более безопасное место. Часть из них оказалась на острове. Они были ослаблены тяжелым трудом и недугом, и мало кому посчастливилось выжить. И вот один из этих людей открыл оптовый склад, подав пример, вдохновивший других китайских иммигрантов.