Эмманюэль Пиротт: Сегодня мы живы

Он вдруг почувствовал себя опустошенным, свернул на какую-то дорожку и углубился в лес, решив, что будет двигаться, пока есть бензин. Сейчас ему хотелось одного – выспаться, думать он будет потом. Дорога закончилась у ручья, мужчина с девочкой бросили джип и пошли вдоль замерзшей воды. Малышка молча семенила следом за своим спасителем, ловко уклоняясь от обледенелых сугробов. Время от времени немец ловил на себе ее взгляд и дико раздражался. За толстым буком показалась хижина, выглядела она пустой. Он приблизился к дому, двигаясь плавно, как большая дикая кошка, достал оружие и секунду слушал у двери. Рене стояла рядом, почти не дыша. Наконец он решился, резко толкнул ногой створку и шагнул через порог. Никого. Он кивком позвал Рене за собой.

Внутри оказалась всего одна комната с большим очагом в каменной стене. Скудная кухонная утварь и матрас на полу свидетельствовали о том, что здесь кто-то бывает. Немец насобирал веток и разжег огонь. Рене старательно помогала, хотя пальцы у нее совсем окоченели. Закончив, он рухнул на матрас и мгновенно заснул с пистолетом в руке.

Рене сидела на полу у стены и смотрела, как он спит. Она не уйдет. Не шелохнется. Будет его сторожить и разбудит, если почувствует опасность. Где-то далеко стреляли. Немец громко задышал, расслабился, подтянул колени к груди. Лицо его разгладилось, как бывает только в глубоком сне. Рене по-прежнему очень хотела пить, но решила дождаться, когда он проснется и добудет им воды.

Там, в лесу, она сразу поняла, что он ее не убьет. А потом второй немец, тот, что ужасно трусил, рухнул на снег. Умереть должен был он. Так и вышло. Девочка обвела взглядом комнату, бревенчатые стены в паутине, маленькие грязные окошки, языки огня в очаге.

Мужчина шевельнулся, чуть отвел назад правое плечо, и Рене заметила бьющуюся на шее жилку. Он лежал на спине, положив руку на мерно вздымавшуюся грудь, готовый вскочить при малейшем шорохе, чтобы защитить ее, а если понадобится – снова убить. Окропить снег кровью.

Он достал из кармана куртки алюминиевую флягу, отвинтил пробку, сделал несколько больших глотков, потом протянул ее девочке, и она жадно допила все до последней капли. Он вытащил пачку армейских сухарей, вытряхнул один на ладонь и отдал остальное Рене, которая тут же взяла по сухарю в каждую руку.

– Не жадничай… – велел он.

Голос у него был особенный – низкий, как далекий раскат грома, опасно-вкрадчивый.

– Ты и по-французски говоришь? – спросила она.

Немец не ответил, только взглянул с легкой насмешкой. Он проспал несколько часов – за окном стемнело, стрельба стихла – и в глубине души надеялся, что девчонка сбежит, но, когда очнулся, она смотрела не него чернильно-черными глазами, прижимая к груди старую грязную куклу с рожицей деревенского дурачка. Малышка могла воспользоваться моментом и покалечить его, ударить по голове поленом или – того хуже – кочергой, характера ей было не занимать. Это упростило бы жизнь им обоим, но она поступила иначе. Просидела много часов, поджав под себя ноги и пристроив рядом игрушку. Он с самого начала войны не спал так крепко, но голова не прояснилась. Что ему делать с ребенком? Да и с собой… Он протянул девочке еще один сухарь.

– Как тебя зовут? – спросила она.

Вот ведь любопытная пигалица! Он совсем не хотел, чтобы девчонка называла его по имени: Матиас. «Я хочу есть, Матиас», «Я замерзла, Матиас», «Мне надо пописать, Матиас» и прочее детское нытье. Внезапно он сообразил, что пока не слышал от нее ни одной просьбы. Она ни разу не пожаловалась с того самого момента, как он… пристрелил Ганса. За убийство товарища и за то, что пощадил еврейку, ему полагается смертная казнь, и еще неизвестно, которое из преступлений тяжелее.

Когда началось наступление в Арденнах, травля евреев перестала быть приоритетной задачей и уж точно не являлась частью его задания в рамках операции «Гриф», хотя фюрер был все так же одержим уничтожением этого народа. Эшелоны на восток больше не шли, и просто отправить евреев в Освенцим не представлялось возможным, так что приходилось делать грязную работу собственноручно – как в самом начале, до появления газовой камеры [11]. Матиасу это никогда не нравилось. Да, он любил убивать – но не безоружных, слабых и отчаявшихся.

Матиас никогда не был прямо задействован в «окончательном решении еврейского вопроса», как называли уничтожение по национальному признаку в высших кругах рейха. В 1939 году он завербовался в только что созданный легендарный 800-й полк особого назначения «Бранденбург», элитное разведывательно-диверсионное подразделение абвера, а в 1943-м Скорцени переманил его к себе. Отто Скорцени, прозванный Меченым из-за шрама на щеке, который он получил во время дуэли на шпагах. Матиас стал членом диверсионной группы «Фриденталь», куда вошли сливки нацистских супергероев. Свирепые шпионы-полиглоты, мечта злого двенадцатилетнего мальчишки, начитавшегося американских комиксов. Матиас здорово «повеселился», участвуя в «планерном» [12]освобождении Муссолини и похищении «принца» Венгрии [13].