Филиппо Томмазо Маринетти - Как соблазняют женщин. Кухня футуриста.

Искусный соблазнитель, уединившийся с двумя женщинами, способен овладеть обеими, ловко играя на их неизбежной ревности. Это закон. Четыре года назад, отдыхая в Альпах, я ухаживал за белокурой падуанской вдовой и за черноволосой грациозной барышней из Павии. Две близкие подруги. Я остановился в той же маленькой гостинице, что и девушка из Павии. Наши комнаты находились не рядом, но по соседству. Наши окна выходили на одну и ту же горную улочку, прямо напротив располагалась небольшая гостиница, где обитала дама из Падуи со всей семьей. Еженощно после прогулки три освещенных окна обозначали вершины нашего любовного треугольника. Я растолковал ей науку любовного шифрования и обмена сигналами из комнаты путем включения и выключения света. Я попросил ее ответить мне «да» или «нет» с помощью лампы на окне. Она отказалась. В первую ночь я не получил ответа. На следующую ночь тоже. На третью ночь, заметив в окне вдовы мгновенный сигнал «да», я увидел в окне соседней комнаты тень барышни, наблюдавшей за нами. В течение всего следующего дня я усердно ухаживал за этой последней. А по ночам продолжал регулярно обмениваться световыми сигналами с другой. Утром я решил, что барышня уже ушла. Дверь ее комнаты была открыта. Я вошел и спрятался у нее под кроватью. Так прошли десять часов с редкими вылазками и мышиными прятками. Она отсутствовала весь день. В полночь я услышал, как она вернулась домой вместе с подругой и с ее семьей, нарастающий шум голосов и жеманные прощания, шаги на лестнице, скрип открывающейся двери. Я под кроватью, животом на полу, с колотящимся сердцем. Она раздевается, уверенная, ни о чем не подозревающая, беспечная, рассеянная. Чувственный аромат банана, который сам с себя медленно снимает кожуру. Жаркий аромат льняного нательного белья. Рука, медленно стягивающая чулок, обнажая красивую икру. Затем в сорочке перед окном. Отошла от окна. Вновь принялась исподтишка подглядывать из-за шторы. Внезапно дама из гостиницы напротив начала подавать сигналы, удивленная отсутствием ответа. Я почувствовал, как под весом девушки прогнулась постель. Встревоженная, с вздымающейся грудью, она наблюдала за жестами своей подруги. Тогда я осторожно, с медлительностью часовой стрелки выбрался из-под кровати с противоположной от окна стороны и, мгновенно распрямившись, упал на нее, зажав ей рот поцелуем. Затем нежно, с тысячью поцелуев, с бесконечными ласковыми убеждениями, я склонил ее ко всем наслаждениям, которых жаждало ее тело. Любой отказ, любое колебание преодолевались упорными сигналами лампы, вызывавшими у нас взрывы безумного веселья. На следующий день у падуанской дамы под глазами были темные круги от бессонницы. Несколько дней спустя пала также и эта крепость. На сей раз к шапочному разбору. Получилось так, что своими световыми сигналами я обнаружил и поразил одновременно две на вид непобедимые батареи противника.

Среди множества романов у меня было всего три немецких любовницы. Уроженка Гамбурга, юная и свежая, но упрямая и тупая, как исторический очерк Бенедетто Кроче [63]. Жена издателя из Лейпцига, совершенно лишенная вкуса. И одна берлинская дама, незабываемая. Я познакомился с ней в отеле «Пальма» в Палермо. Статная, величественная. Она предпринимала героические, но безуспешные попытки быть элегантной. Без конца говорила о знаменитых парижских портных. По словам управляющего отеля, она принадлежала к сливкам берлинского общества. Мне она не понравилась. Тем не менее она выражала мне такое постоянное восхищение, в ее голубых глазах отражалось такое комическое изумление, когда я резко высказался против руин и музеев, что у меня появилось желание каталогизировать ее. Мои друзья-футуристы Бруно Корра и Сеттимелли [64]организовали большое футуристическое турне с моей драмой «Электричество», и вечером, пока я общался с палермской публикой в концертном зале Гарибальди [65], выступая со сцены между Пеппино Ардиццоне [66]и Таска ди Куто [67], я заметил свою экзальтированную берлинскую подругу, сидящую в кресле прямо передо мной. В тот момент я с презрением и негодованием обрушился на иностранцев, на традиционалистов вообще и на немцев в частности, за то, что они своим идиотским восхищением способствовали упрочению нашего художественного традиционализма, плагиаторского культа прошлого, пристрастию к ложной античности, к старой, мертвой, но пока что не погребенной Италии. По окончании футуристы и традиционалисты сцепились в «Четырех собаках из Кампаньи» [68]. Армандо Мацца [69]выставил свои богатырские кулаки, Франческо Канджулло [70]надавал пинков какому-то критику. Берлинская дама назначила мне свидание этой ночью, в два часа.