Рам Ларсин - Девять кругов любви

Андрей, кивнув, глянул на Юдит, которая тоже никогда не забудет тот день, когда они впервые были вместе, как она очнулась оттого, что его мягкие пальцы трогали ее лоб, щеки, губы, это ты, спросил он, да, улыбалась она в темноте, как ты узнал меня, я почувствовал, что касаюсь чего-то очень родного, и понял, что это ты, по-моему, лучшего способа нет, хочешь попробовать, она провела ладонью по его лицу, это ты, ты…

Старик пристально смотрел на них:

– Хорошо, что вы здесь. У меня на днях сердце зашлось. Думал – каюк. Значит, пора действовать. Хочу завещать виноградник. Человечку дорогому – Туви. А вы будете свидетели.

В бесцветных глазах старика билась какая-то мысль, которая, должно быть, созрела давно и уже не казалась ему безумной, как тем, кто слушал его сейчас.

– Хочешь виноградник, капара?

– Ладно, – снисходительно кивнул малыш, возясь с какой-то игрушкой. – Только сначала мне нужен новый пауэр ренджер, этот совсем сломался.

– Договорились! – погладил его кудрявую голову старик. – Двора, конечно, будет хозяйкой при сыне. Она из Молдовы, там знают толк в вине. Да и я помогу, пока жив. Согласны?

Ответом ему было недоуменное молчание, что Нисим растолковал по-своему.

– Тогда пошли к нотариусу!

Он засуетился, повел их наверх, весь во власти объявшего его нетерпения.

– Вон дом из красного кирпича! Встретимся у входа. Я только возьму. Пару документов…

По дороге Двора говорила быстро, признавая в иврите одни только инфинитивы:

– Вы не думать обо мне нуй бунэ… плохая. Я пробовать ему объяснить… Зачем иметь виноградник? – она смешливо прыснула. – Но Нисим быть добрый… даже не хочет брать деньги за жилье.

Юдит и Андрей сочувственно кивали.

– Я и вина не любить. Мой муж, молдаванин, терять из-за него совесть. Когда я оставлять ему ребенка, чтобы идти на работу, дома собираться бродяги, пьянствовать и учить Туви ругаться. Я просто украсть его у отца и бежать сюда. Бун?.

– Бун, мама, – пропел Туви, – бун, бун!

Вскоре к ним присоединился Нисим, выглядевший очень торжественно, так как надел пиджак, белую, хотя и не глаженную рубаху и упорядочил свои длинные вьющиеся косички, что говорило об особой важности момента.

– Я сперва объясню, что к чему, – сказал он взволнованно, – а потом – вы..

Старик прошел в приемную, треть которой занимала тучная жена нотариуса, немолодая, но молодящаяся особа с розовой ленточкой в волосах. Впрочем, шелковые цветные ленточки были повсюду – они стягивали занавески на окнах и многочисленные папки, внося, по мнению хозяйки, интимную струю в деловую обстановку. Оторвавшись от беседы с высоким щеголеватым мужчиной, она улыбнулась:

– Давненько не были!

Тут ее внимание привлекли другие посетители – малыш, бесцеремонно протиснувший в неприкрытую дверь, и женщина, тянувшая его назад.

– Мы к господину Соцкому, – пояснил Нисим. – Как его здоровье?

Вопрос был не из простых. Нотариус находился в столь хрупком состоянии, что оно не всегда поддавалось определению. Поэтому и ответ не отличался ясностью:

– Могло быть лучше. Несколько дней ему придется отдохнуть дома. А это Томер, его заместитель, – кивнула она на своего молодого собеседника, – и, может быть, будущий компаньон.

Тот, действительно, казался компанейским парнем, судя по его игривому взгляду, который сразу оценил великолепный контраст белого лица Дворы и ее смоляных кудрей.

Нисим нахмурился.

– Тогда в другой раз… У меня серьезное дело. Завещание. Нужен большой опыт…

Бдительная госпожа Соцки немедленно почуяла опасность и прибегла к своему методу смягчения атмосферы:

– Хочешь ленточку, мальчик?

Туви, свирепо глянув на мать, сжал рот, что стоило ему колоссального усилия.

«Опыт, опыт!» – так кололи Томера все время, пока он искал работу после университета, и это ему осточертело.

– Я как раз специализировался по наследственному праву, – с вызовом сказал он, и, убедившись, что клиент все равно для него потерян, добавил, пряча усмешку под холеными усиками. – Могу не хуже другого составить завещание в пользу… вашей дочери.

Наступившая затем тишина была бы полной, если бы не скрипение кресла под госпожой Соцки, готовящейся потерять сознание, хрип в горле Нисима, который не находил слов для возмущения, и сдавленный шепот Туви, опять перешедшего на молдавский:

– Круча мытей!

– Дай, ему пуюл, дай! – подбодрила его Двора.

– Это же некрасиво, мам! – укорил ее сын.

– Ничего, в последний раз!