Роберто Боланьо: Дантист

Воспитание, однако, иногда оказывается сильнее внезапного приступа паники. Пока я исступленно рвался вперед, на ходу распахивая какие-то двери и громко выкрикивая его имя, в то же самое время, помню, я придумывал какое-нибудь извинение на случай встречи с ним, если, конечно, встреча состоится. Даже сегодня затрудняюсь объяснить, что же со мной произошло в тот день. Наверное, это был последний всплеск дурного настроения или печали, дурного настроения или печали, которые я привез с собой из столицы и которые рассеялись в Ирапуато.

Мой друг, разумеется, находился в своем кабинете, и там же я увидел пациентку, женщину лет тридцати, броской внешности, а также медсестру, низенькую девушку с чертами лица, выдающими смесь кровей, которую я никогда прежде не встречал. Никто из них троих внешне не выразил удивления моим вторжением. Минуточку, подожди, я уже заканчиваю, сказал друг с широкой улыбкой.

Позднее, когда я объяснил ему, какие чувства накатили на меня в клинике (а именно: подозрительность, страх, неконтролируемый приступ тревожности), друг признался, что и с ним нередко случается нечто подобное в кажущихся пустыми зданиях. Как я понял, он говорил это, скорее чтобы успокоить меня, и постарался больше ни о чем таком не думать. Но, на беду, если уж он начинал говорить, то мало кто мог его остановить, так что за обедом, который продолжался с трех до шести, он успел и так и сяк обкатать тему кажущихся пустыми зданий, то есть зданий, которые только кажутся человеку пустыми, а кажутся они пустыми, потому что не слышно ни звука, но на самом деле они вовсе не пустые, и ты это знаешь, хотя чувства, слух, глаза говорят тебе, что они пустые. И тогда тревога и страх перестают подчиняться тому, чему, по убеждению каждого, они подчиняются, и ты начинаешь верить, будто находишься внутри пустого здания, у тебя даже появляется отнюдь не фантастическая мысль, будто тебя загнали в ловушку или заперли внутри пустого здания, хотя в глубине души ты знаешь, что не бывает пустых зданий, что в треклятых пустых зданиях всегда есть кто-то, кто ускользает от нашего взгляда и не производит никакого шума, к этому все и сводится, к тому, что мы не одни, сказал мой друг-дантист, к тому, что мы не одни, даже когда все самым убедительным образом указывает на то, что мы одни.

И потом добавил: знаешь, когда мы на самом деле остаемся одни? В толпе, отозвался я, решив, что таким ответом поддержу ход его мыслей, но нет, ни в какой не в толпе – как же я не догадался? – а после смерти, вот единственное мексиканское одиночество, вот единственное одиночество в Ирапуато.

В тот вечер мы напились. Я вручил ему подарок, он сказал, что никогда не слышал про такого художника – Каррансу, мы отправились ужинать и напились.

Начали с забегаловок в центре города, а потом вернулись на окраину, туда, где провели предыдущий вечер и где встретились с Хосе Рамиресом. Помнится, среди наших блужданий я вдруг подумал, что мой друг ищет Рамиреса. Я сказал ему об этом. Он ответил: ничего подобного. Я сказал, что со мной он может быть откровенным и, что бы я ни услышал, это останется между нами. Он сказал, что всегда был со мной откровенен, и немного погодя добавил, глядя мне прямо в глаза, что ему нечего скрывать. Я поверил. Но впечатление, будто он искал того юношу, осталось. Спать мы легли часов в шесть утра. Среди ночи мой друг-дантист вдруг пустился в воспоминания о нашей с ним юности, когда мы оба учились в UNAM [4]и со слепой пылкостью восхищались стихами Элисондо. [5]Я учился на философско-филологическом факультете, он – на стоматологическом, и познакомились мы в киноклубе моего факультета на обсуждении, устроенном после просмотра фильма боливийского режиссера, кажется, Санхинеса. [6]

Во время обсуждения мой друг поднялся и стал первым, а может и единственным, кто сказал, что фильм ему не понравился, и объяснил почему. Мне он тоже не понравился, но тогда я бы ни за что в этом не признался. Дружба между нами вспыхнула внезапно: в тот же вечер я узнал, что он восхищается Элисондо, который был и моим кумиром тоже, а на второе лето мы с ним решили посоперничать с героями книги «Нарда или лето» [7]– снять домик у моря в Масарлане, и хотя это и не был итальянский берег, но при помощи доли фантазии мог считаться на него похожим.

Потом мы повзрослели, и юношеские похождения стали казаться нам довольно-таки нелепыми. Мексиканская молодежь, принадлежавшая к верхушке среднего класса, была обречена либо подражать Сальвадору Элисондо, который в свою очередь подражал неподражаемому Клоссовски, [8]либо медленно жиреть в торговой конторе или государственном учреждении, либо бузить в полулевацких, полублаготворительных организациях.