Сьюзен Сван - Что рассказал мне Казанова

– Подобно Венецианской республике, наш кузен, президент, – я произнесла это с упреком, для пользы отца, – также склоняется к нейтралитету. Вот почему мы здесь.

Отец сердито посмотрел на меня: он был поклонником молодого Наполеона, о военных успехах которого говорил сейчас весь Париж.

– Так вы здесь с торговой миссией, господин Адамс? – спросил граф Вальдштейн, махнув рукой в сторону молодого «макаронника», прогуливавшегося поблизости и взиравшего на нашу группу с откровенным изумлением. Один денди поклонился; другой поднял свою маленькую шляпу тростью и дерзко стал ее крутить. Казалось, что чем больше людей смотрело на нас и чем в большее замешательство мы приходили, тем радостнее становился граф Вальдштейн, так как сейчас он тихо посмеивался.

– Видите ли, мистер, моя дочь свободно говорит то, что считает нужным, – ответил отец. – Я дал ей все сыновние привилегии. Да, действительно, я здесь по делам. Мой кузен, президент… о, посмотри, Желанная, А вот и наш юный слуга.

Френсис не спеша спускался вдоль течения реки, неуклюжий, с редкими зубами и без парика. Он отказался пудрить волосы и надел такие же темно-желтые брюки и широкополую шляпу, как и мой родитель.

– Позвольте представить вам моего слугу и секретаря, мистера Френсиса Гуча из Массачусетса. Моя выносливая сельская телочка скоро соединится с этим молодым быком узами, которые ни один человек не сможет разрушить. – Отец склонился ко мне, чтобы лишний раз показать, что имеет в виду именно свою дочку.

– Выносливая телочка, сэр? – переспросила графиня Вальдштейн. – Надеюсь, вы не говорите о девушке, которая является истинным украшением своего пола?

– Вы имеете в виду Желанную? – полюбопытствовал отец.

– Месье, вы смотрели своей дочери в глаза? – ответила старуха. – Разве не зелены они, подобно волнам Адриатики, блистающим перед нами? Я считаю, что великолепие глаз даровано этой девушке Венерой, тогда как ее рост гарантирует, что ни один мужчина не осмелится взобраться на создание такой красоты. – Графиня взяла мою руку и слегка пожала ее. Я была благодарна ей за доброту.

– Тетушка Флора, скажите «до свиданья» этим приятным людям и давайте вернемся на лодку, – заявил граф Вальдштейн. – Вы поужинаете с нами в Венеции, господин Адамс? Я знаком с одной важной персоной, которая может представлять для вас интерес.

– Я посчитал бы это за честь, граф Вальдштейн, – ответил отец.

Граф поклонился в ответ, и они ушли, его тетушка при этом осторожно держала свою драгоценную бутылочку. Едва она сделала шаг, как маленький фокстерьер вырвался из-под складок ее юбки и побежал, заливисто тявкая, вниз по дорожке. Я засмеялась.

Френсис поскреб в подмышке.

– Это женщина или мужчина? – спросил он, когда мы возвращались на лодку.

– Разумеется, женщина, по общему мнению, – улыбнулся отец. – Я полагаю, что Желанная впервые встретила женщину себе под стать.

Старая женщина была права насчет моих зеленых глаз только частично. Скажем откровенно, это моя самая привлекательная черта: ни мой рост (я чересчур высокая), ни комплекция Моего Бедного Друга (это имя я присвоила своему физическому существу) не сравнятся с моими глазами, хотя тетушка Абигейл и говорила, что во мне есть «разумная открытость», выгодно смотрящаяся на фоне «тусклоглазой красоты». Она также заметила, что мой ум когда-нибудь завоюет сердце мужчины, который увидит меня такой, какая я есть. Абигейл утверждала, что именно таким было представление о любви моей покойной матери: человек, который видит тебя и ценит, – это тот, кто любит тебя больше всех.

У меня же не было никаких идей касательно любви. Единственным моим опытом был редкозубый Френсис, совершенно точно не видевший меня или что-либо еще, за исключением размера владений, по которым проезжал наш экипаж, и количества посеянной кукурузы, которая, как он хвастался, пришла от индейцев Нового Света. Семья Гучей была очень добра к отцу и мне с тех пор, как умерла мама, оставив в наследство только меня и двух; братьев, живших в Вермонте. Именно мама назвала меня Желанной, потому что очень хотела девочку. После свадьбы отец просил Господа о прощении, веря, что любовь к матери затмила его чувство преклонения пред Всевышним. «Боже, научи меня оставить позади все горести, что стоят на пути к Божественной любви, – молился отец, – ибо я слишком горд и душа моя полна чувственности, ведь я счастлив более с моей дорогой женой, чем в любви к Тебе». В тот день, когда я родилась, мама умерла, несмотря на все попытки отца предпочесть ей своего Создателя.