Мануэль Скорса - Бессонный всадник

– Директор бобов налопался! – орали они и громко хохотали всякий раз, как дон Прематуро проходил по двору. Учителям тоже казалось, что чем-то таким попахивает, и притом – все сильней. Дон Прематуро ничего не замечал. Однако учителя не Могли провести в его кабинете больше четверти часа. В день получки они на удивление медленно приближались к его столу.

– Простите, сеньор! – воскликнул учитель по фамилии Янайяко и смахнул с его жилета чистым платочком какую-то клейкую нить. Директор удивился, покраснел, вынул часы. Воняли они вовсю. Но любовь слепа, и Сиснерос, нежно на них глядя, вздохнул:

– Ах ты, ржавеют! Вот что значит без света… Я уверен, что дон Эрон, нехороший человек, ни разу не вынес их, бедных, на солнце!

Дон Прематуро в смущении прикусил губу. Часы захрипели и пошли пузырями.

– Милые вы мои, что с вами такое?! Захирели без солнышка… Три года в неволе протомились…

Дон Прематуро со всей осторожностью перенес часы в садик. Был полдень. На солнце им полегчало. К вечеру цифры проступили яснее – и циферблат пообчистился. Прохладный ветерок развеял запах. Умирающим часто становится лучше перед агонией. Когда стемнело, часы скончались, покрывшись какой-то гнусной зеленью. Прижимая к лицу платок – и от вони, и от горя, – дон Прематуро завернул в тряпицу верный «Паровоз» и бросил его в овражек. Вернулся он сам не свой и попросил:

– Ради Христа, сеньоры, пусть это останется между нами!

Ему было стыдно, что беда проистекла от бедности. Так потеряли мы вторую возможность задуматься над тем, почему умирают часы. Потеряли мы и третью, по глупой стыдливости. Пиба, прославленная певичка, выступавшая сама по себе после того, как распалась опереточная труппа, задержалась на неделю у нас проездом в Уануко. Посещение это разбудило страсти, захиревшие было на скучной ниве супружества. Снизойдя к мольбам почитателей, звезда Уругвая, остановившаяся в лучшем отеле, выслушала их серенады, выпила с ними пуншу и подарила им еще какие-то милости. В один прекрасный вечер сержант Астокури, капрал Бехарано, фельдшер Канчукаха и Эгмидио Лоро стали молочными братьями. Через трое суток часы дерзких воздыхателей покрылись гнойниками. Астокури и Бехарано, бывалые вояки, предположили, что тут нужна солдатская мазь, перед которой не устоит никакая пакость. Мазь не помогла. Затыкая носы, несчастные пошли в лечебницу, где встретили дона Эгмидио. Фельдшер Канчукаха признался, им, что и его часы подхватили дурную болезнь.

Бехарано, который вот-вот ожидал жену, гостившую в Серро, взвыл:

– Погубила нас чертова аргентинка!

– Она из Уругвая, – поправил Канчукаха, стремясь избежать ошибки, обычной по отношению к автору «Кумпарситы».

Фельдшер подлечил пострадавших нитратом серебра, но ненадолго. Перед самым приездом жены Бехарано, себя не помня, швырнул часы в кипяток, где они и скончались. Собратья протянули с неделю. Так страх перед дурной болезнью пришиб и третью возможность. Пользуясь безнаказанностью, немочь набирала силу. Вскоре все часы Янауанки еле-еле шли. Однажды утром Леандро-Дурак спустился сам не свой с колокольни, где видел собственными глазами, как Плесень сожрала цифру ХП на городских часах. Он ворвался в лавку к Ловатонам и закричал, указуя на башню:

– Ой, парша, парша, парша!

Дон Эрон де лос Риос, купивший коробку сардин, строго прервал его:

– Какая у нас парша, кроме тебя, поганца?

Леандро-Дурак в ярости взлетел на колокольню, сунул в паршу палец, пробежал весь город и мазнул алькальду по двери. Наутро японский будильник дона Эрона не звонил, а бредил. К вечеру Исаак Карвахаль и Сиприано Гуадалупе, побывавшие на крестинах у младшей дочери Уайнате, решили задержаться в Янауанке. Карвахаль дал Дураку монету, чтобы тот отвел в Янакочу их коней. Таким немудреным путем беда проникла в селенья. Она подождала недельку, а жители пока что вели свои дела как прежде. Наверное, карантин помог бы хоть немного; но никто и не думал, что часы в Янакоче (их было пять штук) спешат или опаздывают по болезни. Когда учитель Венто угодил пальцем в какую-то зловонную слизь, где плавали цифры, немочь уже поразила дальние поместья.

Амбросио Родригес различил вдали открытую взорам равнину. Удастся ли ее проехать? А что, если Семпронио подстерегает с горы? Светало. Он ощутил, как пересохло во рту. Уже много дней он ел траву и пил воду, как его лошадь. Кто бы подумал, что этот конь, прозванный Простофилей, осилит такой путь? Будь что будет, решил Амбросио, надо поговорить с Санчесами. измученный: горными тропами, конь побежал рысцой. В ярком солнечном свете простиралась равнина. Ни деревца, ни стада, ни всадника! Проехать еще с лигу, и его прикроют склоны. Наконец он различил дымок. У Санчесов варили обед. Он поехал быстрее прорезал стену собак, встретивших его воем, спрыгнул с коня.