Джо Питерс - Никто не услышит мой плач. Изувеченное детство

Однажды папе позвонила мама и сказала, что Томаса, которому еще и двух лет не было, забрали в больницу с многочисленными ожогами. После этого отец признал Томаса своим ребенком, потому что сразу помчался в больницу. Томаса поместили в отделение интенсивной терапии, половина его тела, от головы до талии, была обожжена.

«На плите стояла кастрюля с кипящей водой, – ответила мама на вопрос отца о случившемся. – Он сидел на полу, а Ларри задел кастрюлю и уронил ее на него».

Сомневаюсь, что папа поверил этому объяснению, как бы убедительно оно ни звучало, но он мало что мог доказать на тот момент. Позднее мой сводный брат Уолли признался, что на самом деле Томас плакал, не переставая, и мама в порыве гнева бросила его в ванну с кипятком. Как бы то ни было, у Томаса остались ужасные шрамы, и в последующие годы ему пришлось делать бесчисленное множество операций по пересадке кожи. Папа был уже достаточно зол, когда услышал мамину версию произошедшего, желая знать, почему она так плохо следит за маленьким ребенком. Услышав же рассказ Уолли, он немедленно забрал Элли к Мэри, а Томас боролся за свою маленькую жизнь и пока оставался в больнице. Может, отец не был так близок с Томасом и Элли, как со мной, но и не думал оставлять их женщине, способной сотворить такое с беззащитным ребенком.

Мама же не собиралась так легко отпустить отца к его драгоценной Мэри, постоянно приходила, яростно стучала в дверь, осыпала всех оскорблениями и требовала вернуть детей, набрасываясь при любой возможности на папу и Мэри с кулаками, обращаясь к работникам социальной опеки и в суд с просьбой позволить детям остаться с ней, а не передавать их под опеку «шлюхи» мужа. Спорить с мамой или ждать, что она просто сдастся и уйдет, было бесполезно, так что папа в конце концов согласился на компромисс и позволил Элли вернуться, потому что мама никогда не причиняла ей вреда. Когда Томаса, наконец, выписали из больницы, мама схватила его и забрала домой, и отец ничего не мог сделать. Но меня он отдавать не собирался. Какое-то время казалось, что мама смирилась с этим и прекратила схватки за меня, но это продолжалось недолго.

После того случая, когда мама забрала меня у тети Мелиссы, притащила домой и обожгла мне руку утюгом, папа сообщил обо всем органам социальной опеки, и их представители вскоре пришли поговорить с мамой. Ей вновь удалось убедить их, что это папа проявил жестокость, показав синяки, которые остались после их драки за меня. Она могла быть очень убедительной, когда хотела, как будто в ней жили две разные женщины: одна встречала окружающий мир милой улыбкой, а другая была монстром, вырывающимся на свободу, едва закроется входная дверь. Она блестяще убеждала любых людей, наделенных хоть какой-то властью, будь то учителя или социальные работники, что она – прекрасная мать, храбро сражающаяся с миром, воспитывая детей в одиночку. Она превосходно пользовалась удачно подобранной маской, а те, кто знал маму достаточно хорошо, были слишком напуганы, чтобы обличить ее, и позволяли сохранять видимость уважаемой женщины в глазах окружающих.

Мне не доставляло никаких проблем постоянное пребывание с папой, и, когда я был маленьким, его начальник с пониманием относился к моему пребыванию в гараже, даже когда из-за меня происходили неприятности. Например, однажды я снял папин «капри» с ручного тормоза, когда играл внутри. Я ясно помню, какой ужас выражало лицо папы, когда машина покатилась прямо на проезжую часть, а он отчаянно пытался ее остановить, умоляя меня открыть дверные замки, чтобы попасть внутрь. А я, полный счастья и радости от получаемого внимания, смеялся и прыгал в кресле. Мне тогда было три года или только исполнилось четыре.

«Хороший мальчик, – продолжал кричать папа. – Открой дверь! Открой дверь!»

Все это продолжалось, пока мы не выехали на дорогу, и я не осознал всю опасность ситуации, но к тому времени было уже поздно, и машина двигалась слишком быстро, чтобы я мог добраться до замка и открыть дверь. Люди бросались в разные стороны, слыша папины крики, и, к счастью, нам удалось пересечь дорогу, не задев ни одной машины или пешехода. В конце концов мы остановились у стены с живой изгородью наверху. От удара меня бросило вперед, и я сильно ударился головой о приборную панель. Я был немного потрясен произошедшим и не слышал папины уговоры открыть дверь, а он не хотел оставлять меня одного и идти за ключами, поэтому выбил стекло и сам открыл замок. Ему наконец удалось вытащить меня из машины. Он так крепко прижал меня к себе, что я с трудом мог вздохнуть. Отец буквально плакал от пережитого шока и даже не стал меня ругать. Возможно, тогда мне все слишком легко сошло с рук, но расстраиваться я уж точно не собирался.